— Ты мне обещала кое-что, — укоризненно напомнил Миха.

— Да, — как ни в чем не бывало ответила Мирьям, — но ведь я же сказала «когда-нибудь».

У Михи даже дыхание перехватило от горя и возмущения.

— Что же, мне всю жизнь ждать? — воскликнул он в отчаянии.

— А что такого? — кротко, словно овечка, возразила Мирьям. — Зато у тебя всегда будет в жизни что-то, чему ты будешь радоваться. Ты будешь верить, что когда-нибудь я тебя поцелую, и все невзгоды будут тебе нипочем.

После чего повернулась и ушла. Миха потом все лето думал над этими ее словами и все больше сознавал, что он Мирьям недооценивал. Как и все, кто думал, что, если уж она такая ослепительная красавица, значит, небольшого ума. Ты будешь верить, что когда-нибудь я тебя поцелую, и все невзгоды будут тебе нипочем.Кто говорит такое, тот и сам наверняка знает толк в ожиданиях, стремлениях и надежде, то есть в том, чему мы посвящаем большую часть жизни. Миха понял: чтобы что-то значить в жизни Мирьям, ему надо повзрослеть. Он вспомнил, что никогда не чувствовал себя до такой степени взрослым, до такой степени мужчиной, как на выпускном балу в школе танцев. И ему вдруг показалось страшным ребячеством и желание непременно подвергнуться в присутствии Мирьям проверке документов, и нетерпеливая настырность, с какой он настаивал на обещанном поцелуе. Равно как и его потуги казаться кем-то, кем он на самом деле не является. Миха смутно догадывался: чтобы заслужить поцелуй, который Мирьям ему обещала, необходимо возмужать. Он не знал, в чем конкретно это должно выразиться, но уже знал, что это нелегко и случится не враз и не сегодня-завтра. Но, как сказала Мирьям: зато у него всегда будет в жизни что-то, чему он будет радоваться. И он радовался.

РАСПОСЛЕДНИЙ ЧИСТИЛЬЩИК РУССКИХ САПОГ В АЗИАТСКОЙ СТЕПИ

Однажды, когда дядюшка Хайнц в очередной раз пожаловал на восток, уже знакомый пограничник доверительно взял его под руку и подвел к белой черте, которой была промаркирована государственная граница. Черту эту только что обновили, и пограничник по большому секрету поведал дяде Хайнцу, что новую провели на десять сантиметров западнее, чем прежнюю. Он уже вычислил, что если обновлять черту каждые два года и каждый раз передвигать всего лишь на десять сантиметров к западу, то через семьдесят миллионов лет Восточная Европа выйдет к Атлантике, «а если обновлять каждый год, то и вдвое быстрей».

Дядя Хайнц совершенно не знал, что отвечать, особенно после того, как пограничник ободряюще добавил:

— Не боись, друг, мы вас всех оттуда вызволим!

У нас ведь не было загранпаспортов; отправляясь в братские социалистические страны, мы заходили в кабинку паспортного контроля, пред очи родных погранцов, с обычным общегражданским паспортом и жалкой бумажкой под названием «вкладыш для безвизового пересечения границы». Большинству такие вкладыши выдавали, но не всем. Экзистенциалистку, к примеру, однажды застукали на Лейпцигской книжной ярмарке при попытке вынести со стенда западногерманского издательства «Ровольт» сборник эссе Симоны де Бовуар, вследствие чего, по всей вероятности, на следующее лето ей запретили выезд. Особенно глупо пострадал из-за этого Марио, который ради такого случая снова обрезал себе волосы, потому как прослышал, что длинноволосых даже в восточный блок не выпускают. В итоге он свои бумаги получил, а она нет, так что на сей раз он и вовсе зазря патлы свои испортил.

Новый Сабинин очередной оказался альпинистом. Звали его Лутц. Лутц знал свои способы пересекать границы, чтобы не ждать семьдесят миллионов лет или даже вдвое меньше. Когда они на пару с Сабиной укладывали рюкзаки, отправляясь в странствие по Сибири, семейство Куппиш, включая и дядюшку Хайнца, имело удовольствие прослушать в исполнении Лутца целый доклад о том, как совершать дальние путешествия без всякого там загранпаспорта. Господин Куппиш вообще не верил, что они до Советского Союза доберутся, не говоря уж о Сибири — туда можно только в порядке организованного туризма, то есть туристической группой.Одно словосочетание индивидуальный туризмдля русских само по себе уже крамола.

— И можешь писать заявления хоть до скончания века!

На это Лутц с видом заговорщика, выкатив глаза, произнес лишь два слова. (Зато как произнес! Будто формулу заклинания!)

— Транзитная виза. — И после многозначительной паузы добавил: — Главное — внедриться, а потом исчезнуть!

Хайнц гордо помахал своим западным паспортом.

— Вот с этим я могу перемещаться куда угодно: свободный человек в свободном мире.

Лутц только презрительно хмыкнул — любые загранпаспорта были для него атрибутами трусости и мещанства. Сабина с гордостью объявила, что Лутц, оказывается, уже и в Монголии побывал, и даже в Китае! Госпожа Куппиш, обычно сама осторожность, неожиданно проявила крайнюю любознательность и попросила рассказать все в подробностях. Лутц откликнулся с радостью, видно, ему давно не терпелось поделиться своей системой. В любую поездку он берет с собой все удостоверения, какие ему когда-либо выдавали; как он считал, любой пограничник при виде стольких удостоверений заранее проникается мыслью, что с данным гражданином все в порядке. Наряду с общегражданским паспортом Лутц берет с собой профсоюзный билет (в который он вклеил паспортное фото, чтобы больше походило на загранпаспорт), военный билет, где он сфотографирован в военной форме, что сообщает ему вид официального лица, — и даже пионерское удостоверение. Если он выложил общегражданский паспорт, профсоюзный и военный билет, а его все еще не пропускают, тогда он, якобы спохватившись, широким жестом бросает на стойку паспортного контроля свое пионерское удостоверение:

— Ах, вам, наверно, нужно еще вот это! Как хорошо, что я и его прихватил.

— И таким манером ты до Монголии добрался? — недоверчиво спросила госпожа Куппиш.

— Нет, — ответил Лутц. — В Монголию приглашение нужно.

Впрочем, это сущая ерунда, приглашение можно написать самому, продолжал Лутц, но чтобы придать такому самодельному приглашению вид официального документа, нужна печать с монгольским гербом, каковую он, при помощи карандаша и подложенной под бумагу монгольской монеты, собственноручно и скопировал. Дело в том, что приглашение требуется не какое-нибудь, а «заверенное официальным учреждением», ну, а какое же может быть официальное учреждение без печати, так Лутц подумал. Монету, достоинством в пять тугриков, он выудил из фонтана Нептуна, куда на прощание кидают мелочьтуристы со всего мира. Лутц два месяца день за днем к этому фонтану мотался, бродил по щиколотку в воде, выискивая редкие монеты, пока наконец какой-то монгол не удосужился бросить в фонтан свои пять тугриков. И только после этого Лутц со своим самодельным приглашением отправился в соответствующие органы. Там монгольских печатей никто отродясь не видывал, и Лутц без труда получил свой вкладыш. Год спустя его приятель тоже захотел прокатиться в Монголию, и благодаря знакомству, которым Лутц во время своего отпуска успел там обзавестись, ему даже удалось получить вполне взаправдашнее, официально заверенное приглашение с настоящей монгольской печатью.

— Это же прекрасно! — обрадовалась Сабина. — Этим монголом теперь всегда можно пользоваться, если кто-нибудь в Монголию захочет.

— Не-а, — грустно сказал Лутц. — Ничего не выйдет.

Выяснилось, что когда приятель Лутца пришел за своими бумагами в соответствующие органы, разрешение на выезд ему не дали, потому что печать на его приглашении оказалась «неправильная».

— Для приглашений другая печать нужна, — терпеливо объяснили ему и показали, какая. У приятеля аж челюсть отвисла: перед ним выложили приглашение Лутца, собственноручно тем же Лутцем в прошлом году изготовленное.

— А у меня нет больше пятитугриковой монеты, — сокрушался Лутц. — Так что о Монголии пока придется забыть.

Но госпожа Куппиш на этом не успокоилась: она хотела знать, как Лутцу удалось проникнуть в Китай.