Что касается Фанни и его приглашения, он больше не знал, что думать или как действовать дальше. Не мог же он отменить его теперь, пусть даже потребность в ее присутствии уменьшилась. Открытка из Бад Хомбурга подтверждала то, что он всегда подозревал: что она ветрена и, кроме того, что она получает такие приглашения каждый божий день. В Бад Хомбурге было дорого, и при этом она дала понять в письме, что у нее финансовые затруднения. Его планы никак не соотносились с ее реальным положением, хотя из письма можно было понять лишь то, что положение ее весьма шаткое. Фантазия о том, как они с удобствами перенесутся в некий золотой идеал, проходила таким образом дальнейшую проверку. Его собственные средства зависели от возможной продажи его квартиры, однако, если он ее продаст, он останется бездомным. Он сумел убедить себя, что Фанни примет такие же меры, и они заживут вдвоем, не беспокоясь о своем общем благосостоянии.

Теперь он видел безумие этого предположения. Фанни не было никакого резона бросать свою нынешнюю жизнь, так же как и ему — бросать свою. За краткий миг опрометчивого оптимизма ему теперь придется сурово расплачиваться. И на это он тоже, посредством самых тонких аналогий, хотел бы указать мистеру Хендерсону в одной из тех бесед, которые никогда не будут иметь место. Он жаждал теперь такой беседы, признания молодежи, общества бескомпромиссных. Это тоже была фантазия, но, как и первая его фантазия, она выросла из некоего весьма реального инстинкта, в данном случае — из мечты о сыне, чье желание сменить его он бы счел совершенно законным. Вместо этого Герц осудил себя на дальнейшую бездетность, поскольку постояльцы «Бо Риваж» отнюдь не молоды и объединены духом товарищества людей, побитых жизнью. Во время своего недолгого пребывания в Нионе Он мельком заметил на других столах всякие микстуры, отвары, лекарства и даже поздравил себя с тем, что уязвим только в силу природы своих притязаний.

Он часто задавался вопросом, не отразился ли результат той поездки на всей его последующей жизни, и не в этом ли причина его нынешнего решения туда вернуться, заново сдать проваленный экзамен, возвратить туда уже изменившуюся Фанни, чтобы довести до благополучного конца ряд событий, который всегда казался ему неоконченным, как будто режиссеру этой комедии или трагедии не хватило вкуса придумать если не счастливый конец, то хотя бы такой, который устранил бы каким-то образом то долгое сожаление, какое не покидало Герца с того самого дня до сих пор, и даже теперь казалось ему незаслуженным.

Фантазии никогда не соответствуют действительности, думал он, это и делает их фантазиями. Человек создает себе воображаемых друзей, воображаемых отпрысков, а неумолимая природа реальных обстоятельств то и дело рушит его построения. И постоянная несогласованность между фантазией и действительностью вынуждает человека с грустью признать свои ограничения. В фантазии он волен быть тем франтом у озера, который даже теперь заимствовал чьи-то посторонние черты, имел усы и трость с серебряным набалдашником, словно актер в каком-то забытом фильме. Только в таком маскарадном облике он мог себе доказать свою состоятельность. Требовать от своей невыразительной особы такого перевоплощения было невозможно, так же, как невозможно вообразить Мэтью Хендерсона почтительным слушателем его болтовни. А наяву звучали шаги мистера Хендерсона, которые всегда заканчивались у входной двери Софи. В этом было что-то печальное, и однако в те редкие разы, когда они сталкивались все втроем, ему становилось тепло от того, что они влюблены, и он, широко улыбаясь, не делал попытки их задержать. В этом тоже были элементы идеальной ситуации, и он не собирался ничем ее нарушать.

— Вам следует переслать мне эти рекомендации, — говорил Саймондс. — На тот предмет, чтобы я мог проверить, нет ли здесь какой-то уловки. В противном случае вы можете оказаться в довольно уязвимом положении.

— Я согласен.

— О себе не забывайте, и отдохнуть вам действительно нужно. Вам просто даже самому понравится. Красивый уголок Европы, прекрасное время года…

— Да, только заранее довольно трудно предугадать, как все сложится. У меня есть в голове определенная картина, но я подозреваю, что она сильно отличается от истинной.

Его картина основывалась на одних воспоминаниях о размытом и тихом синем сумраке, роскошной обстановке, о сдержанном фоне к беседе, оказавшейся скучной и бесплодной. Правдой было то, что наутро перед его отъездом восход солнца успокоил его и дал ему отложить свои горькие мысли до тех скорбных дней, которые были еще впереди. Даже теперь, на Чилтерн-стрит, солнце набирало силу, словно черпая ее из стремлений и желаний мистера Хендерсона, и залитая светом квартира становилась просторнее. Это опять была метафора, но на этот раз совершенно точная. Появление на сцене главного действующего лица, которым был теперь уже не Герц, приводило к пересмотру отношений внутри труппы, так что второстепенные персонажи поневоле занимали свои новые места. Солнце было демократично, и им мог наслаждаться любой, даже изгнанник. Герц знал, что, будь его воля, он стоял бы у окна и глядел на улицу, поджидая возвращения молодых людей, и с улыбкой отворачивался бы, боясь оскорбить их своим присутствием.

Он признался себе в том, что этот вечер оказался неудачным. Они с Саймондсом оба были несколько разочарованы встречей, Герц был рассеян, забывчив, невнимателен к гостю. Для него важнее была его собственная внутренняя драма. По крайней мере его абсурдное положение могло стимулировать дальнейшие размышления, которые могли в какой-то момент оказаться полезными. Некоторым из этих размышлений он был обязан письму Фанни, и даже в большей степени ее открытке, в которой ее характер читался яснее, чем когда-либо. В прошлом тот факт, что у них разные и даже противоположные характеры, его не удерживало. Теперь он чаще проявлял нетерпение, пожимал плечами, чего не позволял себе ни в юности, ни даже в зрелом возрасте. Ему больше не хотелось, чтобы она просто была рядом: скорее напротив. Вместе они являли бы собой трогательную, но неверную картину бывших возлюбленных, соединенных тем самым минувшим временем, которое отняло у них всякую притягательность. Он слишком недавно узрел тех, кто пользуется расположением природы, чтобы думать иначе, и если по отношению к Фанни это было несправедливо, тут уж он ничем не мог помочь. Несправедливость — это тема детских споров. Процесс, в результате которого человек, несмотря на все свои старания, оказывается не у дел, гораздо темнее. И он не станет ясней, пока перед глазами есть такой непосредственный пример счастья. Тайные улыбки влюбленных обращают все мысли о достойной зрелости в бегство. Не было свидетельств того, что Фанни рассталась с убеждением, будто ей должны больше, чем она получила, и будто это несправедливо. И он еще вызвался выслушивать ее, разбираться за нее в этом лабиринте, в этой скверной путанице, восстанавливать ее чувство собственного достоинства, выражать восхищение ее стойкостью! Вот какую роль он написал для самого себя. Удивительно, что он пошел на такое безрассудство, которое опрокинет ожидания всех, и в первую очередь его собственные. Где это произойдет, больше не имело значения. Важно то, что это нужно сыграть, декларировать, пусть даже только для себя самого. Прежде всего для себя. Такое безрассудство будет красиво как acte gratuit, [6]без последствий. Именно последствия, сказал бы он любому молодому человеку, который согласился бы его слушать, портят всю потеху.

— А какие планы у вас, Бернард? — спросил он.

— Ох, я думаю, что в какой-то момент мы разойдемся. Возможно, даже в следующем месяце.

— С Элен?

— Да.

— А сейчас вы живете дома?

— О да. — Выражение лица его стало капризным.

— А другая ваша подружка?

— Ну, она тоже пока дома. Ее муж в Сингапуре по делам. Мы бы наверняка встречались, если бы Элен не настояла на том, что мы с ней все время должны быть вместе. Так что видимся мы редко. Не смотрите на меня так, Юлиус. Я вижу по вашему лицу, что вы меня осуждаете. Насколько я помню, вы на меня здорово напустились в прошлый раз.