{183 ...нами ... правил... — т. е. правил Солами.}

{184 Артабаз и Ментор — персидские полководцы и сатрапы западных провинций Персидской державы при последних Ахеменидах. Артабаз был военачальником при Артаксерксе II, позднее состоял на службе у Дария III, после смерти которого (330 г. до н.э.), уже при Александре Великом, являлся сатрапом Бактрии. Ментор, грек с острова Родос, был зятем Артабаза.}

{185 ...переименованы в лествиц... — κολακίδες — «льстицы», κλιμακίδες — «лествицы».}

{186 ...когда у нас сменилась власть... — т. е. когда власть перешла от персов к македонцам.}

{187 ...в ... уличных «охотниц за быками»... — т. е. уличных Артемид. Тавропола — одно из имен Артемиды, самой кровожадной, прибывшей в Грецию из Тавриды, где ей приносились человеческие жертвы. Изображение этой богини будто бы было привезено Орестом и Ифигенией и хранилось то ли в одном из храмов в Аттике, то ли в Спарте. Поклонение Артемиде Таврополе (Таврической — от названия Тавра, горной гряды в Крыму, или «охотницы за быками», или «влекомой упряжкой быков» — точно не известно) и на греческой земле сопровождалось пролитием человеческой крови. Употребленное здесь же слово «уличный» (τριοδι̃τις — «находящийся на пересечении трех дорог») в первом своем значении тоже является эпитетом богини — Гекаты, покровительницы поздних прохожих и чародейства, которую часто называют «ночной Артемидой» (ср. латинское прозвище Дианы — Trivia). Клеарх, судя по всему, хочет сказать одно: женщины эти окончательно опустились, так что в ночную пору стали промышлять чем придется на улицах и перекрестках.}

70. Продолжая свой рассказ, Клеарх пишет: "Вел себя тот мальчишка крайне предосудительно. Рабы его в коротких хитонах стояли в стороне, а приближаться к его ложу смели только те трое мужчин, о которых идет речь. Каждому из них было у нас дано свое прозвище. Первый сидел на ложе в ногах и, обернув их легким плащом, держал на своих коленях; делал (257) он то, что понятно и без слов. Здешние называют его Втершимся, из-за того что он ловкой лестью умел навязываться даже к тем, кто не желал его знать. Другой сидел на стульчике рядом с ложем и, припавши к свесившейся руке мальчишки, гладил ее, сгибал и разгибал каждый пальчик - за это его метко прозвали Присоской. Третий, самый главный и знатный, по [b] прозвищу Зверь, склонялся к его изголовью и левой рукой нежно разглаживал мальчишке волосы, правою же ласково колыхал фокейский веер на виссоновых {188} подушках, отгоняя мух. Потому-то, мне кажется, некий бог благоприличия в гневе своем и напустил на мальчика муху - ту самую, смелостью которой Афина {189} у Гомера наполнила сердце Менелая [Ил.XVII.570], - и когда она укусила мальчика, то этот Зверь так вскричал [с] и так разъярился, что из-за одной мухи принялся гнать из дома всех: оттого-то он и взялся за эту службу".

{188 ...виссоновых... — Виссоном называли всякое тонкое полотно.}

{189 ...муху — ту самую, смелостью которой Афина... — У Гомера Афина такими словами укрепляет Менелая, сражающегося с троянцами: «Крепость ему в рамена и в колена богиня послала, // Сердце ж наполнила смелостью мухи, которая, мужем // Сколько бы крат ни была, дерзновенная, согнана с тела, // Мечется вновь уязвить, человеческой жаждая крови, — // Смелость такая Атриду наполнила мрачное сердце...» (Ил. XVII.569-573).}

71. Не таков был понтийский тиран Левкон: глядя, как всё меньше при [нем друзей, буквально истребляемых окружающими льстецами, он сказал одному такому, когда тот пришел клеветать на уцелевшего друга: "Клянусь богами, я убил бы тебя, если бы тираны могли жить без негодяев".

[d] Похожим образом о роскоши кипрских царей рассказывает в "Воине" и комический поэт Антифан; вот кто-то расспрашивает воина [Kock.II.97]:

- Скажи, а долго были вы

На Кипре?

- Да пока война не кончилась. {190}

{190 ...пока война не кончилась. — О какой именно войне идет речь, наверняка сказать сложно. Известно, что находившийся с 386 г. (по условиям Анталкидова мира) под властью персов Кипр около 360 г. отпал от державы Ахеменидов. Власть оказалась в руках царей, правивших в крупных городах — Пафосе на западном побережье острова и Сала-мине на восточном (ср.: Страбон. XIV.684). Комедиограф Антифан (ок. 405 г. — ок. 335 г. до н.э.), описывавший современные ему события, предположительно имел в виду именно это время.}

- В каком же месте вы стояли?

[e] - В Пафосе.

Такое там житье, скажу, привольное,

Что не поверишь.

- Право?

- За столом царя

Голубки-птички овевают крыльями,

Как опахалом.

- Как же это может быть?

Скажи, я не отстану.

- Умащался царь

Сирийским маслом, жатым из таких плодов,

К которым, говорят, голубки лакомы.

И вот они слетались, привлеченные

[f] На запах, и старались сесть на голову

Душистую царя, а с двух сторон рабы

Их отгоняли прочь. Они подпархивали

Ни так, ни сяк, ни высоко, ни низенько

И так его обвеивали крыльями,

Что ветерок был легким и умеренным.

(258) 72. "Этого льстеца при вышеупомянутом мальчике, - продолжает Клеарх [FHG.II.312], - можно назвать Сладострастником; но он может льстить и по-другому, принимая облик хозяина и то складывая руки на груди, то кутаясь в рваный плащ - и за это его зовут то двурушником, то лицедеем. Ибо льстец - настоящий Протей: {191} он не только многолик видом, но и речами многоголос. Врач Андрокид говорил, что слово лесть [b] (κολακεία) произошло от выражения приклеиваться (προσκολλα̃σθαι); а по-моему, скорее от оборотливости (ευ̉κολία) - ибо всё готов вынести льстец, принимая на свои плечи бремя чужого нрава, даже самое безобразное, ибо не отягощен ни малейшей стыдливостью". А еще можно этого кипрского мальчишку назвать неженкой (υ̉γρός). Этой изнеженности в Афинах есть у кого поучиться, как говорит Алексид в следующем месте из пьесы "Молния" [Kock.II.372]:

{191 Протей — морской старец Протей, кроме мудрости, дара угадывать прошлое и предсказывать будущее, был также наделен способностью принимать вид различных существ. Так, уклоняясь от Менелая, стремившегося узнать у него свою судьбу, Протей поочередно превращался в зверя, воду и дерево.}

[c] Другой хотел познать я образ жизненный:

Его изнеженностью (υ̉γρός) все зовут у нас.

Дня три лишь побродил я по Керамику,

И вот в одном лишь только эргастерии {192}

{192 Эргастерий — так называлась всякая лавка и мастерская.}

Нашел учителей подобной мудрости

Не меньше тридцати.

И Кробил в "Оставившей" [Коск.III.380]:

Своей изнеженностью (υ̉γρότης) ты достал меня:

Изнеженностью ведь распутство прежнее

Зовут все нынче.

[d] 73. Антифан в "Девушках с Лемноса" [Kock.II.70] говорит, что лесть - это тоже искусство:

Ужели есть иль может быть приятнее

Угодничества ремесло, и прибыльней?

Трудясь, и живописец раздражается,

И земледелец .........................

Несут труды, заботы и опасности.

А мы проводим время среди роскоши

И смеха: наша самая тяжелая

Работа - веселиться. Кто откажется

Смеяться, выпить, подшутить над кем-нибудь?

[e] Ей-богу, лишь богатству уступает лесть.

Отлично обрисовал льстеца Менандр в комедии "Льстец", также как Дифил парасита в "Телесии". Алексид выводит в "Обманутом" льстеца с такими словами [Kock.II.381]:

Зевесом Олимпийским и Афиною

[f] Клянусь, что счастлив я не тем, друзья мои,

Что отъедаюсь на застольях свадебных,

Но тем, что лопну, коль богам захочется;

Подобной я кончины удостоиться

Желал бы.

И еще кажется мне, любезные друзья, что наш превосходный пузан (Ульпиан) не упустит случая процитировать и этот стих из "Омфалы" трагика Иона [TGF2.736]:

Ведь ежедневно надо ежегодное

Мне празднество справлять.

74. Гиппий Эритрейский, рассказывая во второй книге сочинения об (259) истории своей родины {193} о том, как царь Кноп {194} был свергнут своими собственными льстецами, пишет так [FHG.IV.431]: "Гадая о спасении, Кноп получил ответ, что должен принести жертвы Гермесу Долию (Хитрецу). Когда после этого он отправился в Дельфы, с ним поплыли заговорщики, чтобы свергнуть его и установить олигархическое правление: Ортиг, Ир и Эхар, за свое угодничество называвшиеся прокюнами {195} и льстецами. Когда корабль отплыл уже далеко, они связали царя и бросили в море. Причалив к Хиосу, они взяли воинов у тамошних тиранов Амфикла и Политекна и ночью высадились в Эритрах. Тем временем волны выбросили [b] труп Кнопа на берег у мыса, называемого нынче Леоподом (Львиной лапой): потому-то сигнал тревоги и застал город врасплох - жена Кнопа, царица Клеоника, справляла обряды над телом мужа, а день был праздничный и народ чествовал Артемиду Строфею. Город был захвачен, и многие сторонники Кнопа были убиты людьми Ортига; Клеоника же, узнав об этом, спаслась бегством в Колофон.