Почему же так категорически были настроены Кочубеи? Некоторые историки [469]склонны объяснять бескомпромиссную позицию Любови Кочубей тем, что якобы у нее самой был роман с Мазепой. Еще более фантастичным представляется объяснение, что Кочубеи знали о тайных замыслах Мазепы и боялись за судьбу своей дочери. Ни одному историку не удалось найти ни единого документа, который говорил бы о том, что у гетмана до 1706 года имелись «замыслы будущей измены». И уж совершенно невозможно представить туповатого Кочубея и его истеричную супругу в роли тонких политиков, просчитывающих замыслы гетмана на долгие годы вперед. К тому же Мазепа был очень немолод и спокойно мог умереть до «измены», оставив их дочери огромные богатства…

С точки зрения автора, здесь напрашивается другое объяснение. Любовь явно руководила своим мужем (Мазепа не случайно писал Василию, что тот «под пихтой» ходит) и наверняка разжигала его амбиции. Много лет Кочубей вел интриги, стараясь свалить своего давнего соперника и занять его место. Любовь уже не раз представляла себя в роли гетманши и теперь не могла смириться с мыслью, что это место займет вместо нее ее дочь. Кочубей, распаленный женой, считал себя оскорбленным прежде всего тем, что гетман дал ему почувствовать свою власть. Возвращая Мотрю, полковник Анненков, начальник стрельцов из охраны гетмана, якобы заявил Кочубею: «Не только дочь может гетман взять, но и жену твою отнять у тебя может».

Как бы ни были привлекательны эмоции, владевшие сильными мира сего три столетия назад, хотелось бы в заключение подчеркнуть другое: явное несоответствие, которое переходит из работы в работу. Роман с Мотрей, почему-то, как аксиома, считается преддверием и причиной доноса Кочубея. Между тем эти события разделяло более двух с половиной лет, весьма драматичных для судеб Украины и России. Мотря за это время успела выйти замуж за близкого Мазепе человека — генерального судью Василия Чуйкевича. Он был не просто старшиной, но бывшим дворским Ивана Степановича, возведенным им сперва в звание регента генеральной войсковой канцелярии, а потом уже генерального судьи. Кстати, Чуйкевич не покинет гетмана вплоть до Полтавской битвы. Так что причиной казни своего отца Мотря ни в коем случае не была. И разум от горя она не теряла, но наоборот — разделила судьбу своего мужа и была отправлена Петром в 1710 году в Сибирь (несмотря на «реабилитацию» своего отца), где, по-видимому, и умерла. Вот такой печальный конец, но совершенно иной, чем у Пушкина.

Глава 11

Триумф перед крахом

В январе 1705 года Мазепа в сопровождении генерального есаула Ивана Скоропадского, десятка войсковых товарищей и многочисленной свиты снова прибыл в Москву. Его ждали, к его приезду готовились. Еще с Нового года запасали продовольствие, корма и припасы. Во время своего пребывания в столице гетман много раз бывал на пирах у Петра, беседовал с его окружением.

С каким настроением Иван Степанович ехал в Москву? Скорее всего, с неважным. Неудачное сватовство, разрушившее внезапно вспыхнувшие надежды на личное счастье, открытая ссора с Кочубеем — своим давним врагом, с которым он, как прилежный ученик Макиавелли, много лет пытался искренне дружить. Да и перспективы Северной войны, о которой только и была речь в Москве, Мазепу не слишком привлекали. В поляков, как союзников, он не верил и только смутно надеялся сохранить за Гетманщиной Правобережье.

Иван Степанович лучше, чем кто-либо из петровского окружения, представлял все сложности союза с Августом. Резиденты Мазепы доносили из Польши, что зимовка «саксонских войск» [470]в коронных областях вызвала «великое роптание» со стороны шляхты. Польские паны, по выражению современника, толпами вместе со своими женами и детьми переходили в ряды шведских сторонников [471]. Те же, кто оставался верным Августу, требовали от Мазепы и Петра возвращения Белой Церкви и усмирения правобережных жителей. В частности, коронный гетман Любомирский жаловался на Самуся, занявшего староство Богуславское [472].

В конце марта к Мазепе от Любомирского прибыл пан Радзиевский. Он требовал возвращения Правобережья [473]. Согласно инструкциям Головина, гетман отговаривался сложностями военного времени, тем, что возвращение Белой Церкви вызовет бунты среди местного украинского населения, особенно теперь, когда в Речи Посполитой и так неспокойно, а король находится в походе [474].

Планы самой военной кампании постоянно менялись, что, конечно, также раздражало Мазепу. Первоначально планировалось, что казацкие войска соединятся с саксонской армией в районе Киева и направятся в Литву и Лифляндию. Петр тоже должен был идти на соединение с Августом или осаждать Ригу [475]. Но в мае Головин передал указ Мазепе идти с войском к Брест-Литовскому, чтобы по дороге разорять маетности Потоцких, сторонников шведов. Казаки должны были, в частности, забирать весь скот и отсылать его в расположение царских войск [476]. Это распоряжение еще не успели принять к исполнению, как царская грамота оповестила о новой диспозиции. Теперь Мазепа должен был выслать три тысячи казаков к Полоцку на соединение с русской армией, а сам с 30 тысячами перейти Днепр и вступить в Польшу «прошлогодним путем», а не идти к Брест-Литовскому, как думали раньше. Имения Потоцких предписывалось разорять всеми мерами, не щадя ни жилища, ни имущество, ни людей [477]. Чуть позже маршрут движения гетмана был уточнен: на Львов, а затем к Сандомиру, «поспешая» [478].

В конце мая Прилуцкий и Киевский полки во главе с полковником Дмитрием Горленко направились в Литву и в июле были уже под Вильно [479].

Сам Мазепа 24 июня с войсками переправился через Днепр [480]. Он мог выступить еще месяц назад (согласно первоначальному плану, идти следовало «по первой траве» [481]), но направлявшийся вместе с ним русский отряд под командой Неплюева оказался неготовым к походу [482]. Левобережье гетман покидал с тяжелым чувством. В крае было неспокойно. Недовольство населения в связи с тяготами войны росло. Еще в первый год Северной эпопеи Мазепа подал Петру жалобу на притеснение «малороссийских жителей» от русских полков [483]. Стал ощущаться и серьезный экономический ущерб из-за нужд военного времени. Так, царский указ предписывал закупать в Чернигове, Нежине и Переяславе хлеб по самой низкой цене на три года. Любые попытки купцов перекупить хлеб для винокурения строго пресекались, что сильно подрывало доходы как мещан, так и казаков [484].

К тому же снова началось своевольство запорожцев. Мазепа писал Головину о своем давнем недруге Косте Гордеенко: «Запорожцы ни послушания, ни чести мне не отдают, что имею с теми собаками чинити? А все то приходит от проклятого пса кошевого… Для отмщения ему разных уже искал я способов, чтоб не только в Сечи, но и на свете не был, но не могу найти…» [485]Часть запорожцев была направлена для службы в новую строящуюся столицу Петербург. Губернатором там был Ментиков, и с марта 1705 года у Мазепы начинается активная переписка с ним о запорожцах, которые самовольно покидали службу. Как хорошо известно, условия для работы в холодном, сыром, болотистом климате будущей Северной столицы были крайне тяжелыми, особенно для выходцев из южных степей. Но и попали-то запорожцы в Петербург не случайно, а в результате своих постоянных своеволий.