Каподистрия был одним из них. О его драматической судьбе нашим современникам почти ничего не известно, а это был удивительный человек [33]. Оказавшись в изгнании, он не стал приспособленцем, не подыскивал тихое место и не уклонялся от конфликтов ради сохранения собственного положения. Это был человек действия, целеустремленный, волевой, с сильным характером. Он «усвоил себе интересы России несравненно глубже и вернее, чем большая часть правительственных лиц, его современников» [34].

Дипломат блестящих способностей и редкой проницательности, Каподистрия понимал, кто и в какой мере делал Россию орудием в достижении целей европейских монархий, нанося ущерб ее национальным интересам. По окончании войны 1812–1815 годов он пытался обратить внимание государя на зыбкость политических итогов военной победы над Наполеоном. Но ни в одном из затрагиваемых им вопросов не встретил поддержки. Став лидером Священного союза, Россия, по мнению Каподистрии, получила редкий исторический шанс использовать свое политическое влияние, чтобы радикально, без особых военных усилий, решить вопрос национального освобождения христианских народов Европы, подвергавшихся геноциду и насильственной исламизации. Эта вековая цель российского императорского дома была в тот момент весьма близка к осуществлению. Но и в этом вопросе к Каподистрии не прислушались.

Из века в век процесс национально-религиозной перековки христиан осуществлялся кровавыми методами, поражавшими своим размахом и жестокостью. Чтобы представить формы и масштабы геноцида в отношении греков-христиан уже в XIX веке, достаточно осмыслить такой исторический факт. В 1820 году подавление восстания греков на европейских территориях началось с варварской акции устрашения. Несмотря на энергичные протесты европейских держав, шесть главных иерархов Православной церкви во главе с епископом Константинопольским были мученически казнены в Стамбуле — повешены в своем торжественном церковном облачении над вратами христианских храмов. Восстание на Балканах оказалось потопленным в крови.

Каподистрия не был революционером, «карбонарием», каким его пытался представить австрийский канцлер Меттерних. Он был ревностным сторонником освобождения Греции путем скоординированных действий европейских держав. Поняв тщетность своих усилий, оклеветанный Каподистрия оставил службу в России. Поселившись в Женеве, он занялся консолидацией сил греческих патриотов, сбором средств на нужды освобождения родины и добился-таки желанной цели. Ценой новых и больших жертв, понесенных Россией в войне с Турцией, был подписан Адрианопольский мирный договор. Главный его итог — признание права народа Греции на религиозную самобытность и национальную независимость.

Четыре года жизни, вплоть до своей трагической гибели, Каподистрии удалось посвятить созданию независимой Греческой республики. Он стал первым президентом Греции. Строительство республики велось в условиях разрухи и междоусобиц, когда казна была пуста, а земледелие и торговля заброшены. Первым делом необходимо было создать органы управления, установить законность и порядок. Строгость и жесткость в наведении порядка, решительное пресечение анархии и преступности, меры по достижению согласия имели широкую поддержку в народе.

Созидательные устремления Каподистрии были остановлены на середине пути. Первый президент Греции стал жертвой тайной политической интриги, целью которой было удержать молодую республику в орбите западного влияния. Братья Мавромихали, совершившие подлое убийство Каподистрии, были растерзаны разгневанной толпой. Через шесть месяцев после гибели Каподистрии его прах навсегда упокоился на острове Корфу, где и теперь сохраняется его склеп.

Отставка Каподистрии, его расставание с Россией, как и уход из жизни, не означали, однако, забвения его политической программы. Российская действительность, международные события, извлекаемые из них уроки так или иначе подтверждали жизненную силу идей Каподистрии. Для мыслящих людей его взгляды и в мрачные времена николаевской эпохи сохраняли привлекательные черты. Программа, в которой, независимо от внешних обстоятельств, отдавался приоритет национальным интересам России, не могла не иметь стойких последователей. Одним из них всю жизнь оставался Горчаков. Каподистрия стал для него непререкаемым авторитетом, кумиром его жизни. Мраморный бюст Каподистрии, выполненный по заказу Горчакова, все годы службы находился в кабинете министра. В своем кратком завещании Горчаков упоминает этот бюст среди немногих бесценных для него предметов: «Завещаю Министру иностранных дел бюст графа Каподистрия и прошу хранить его в память обо мне в Санкт-Петербургском главном архиве» [35].

Такая верность отверженному политику (а отнюдь не только принадлежность к поколению декабристов и близость к опальному Пушкину) и была истинной причиной служебных неприятностей и препон, которые чинили Горчакову на его весьма длительном карьерном пути. Нессельроде давно заприметил его — не только как успешного молодого дипломата, но прежде всего как последователя Каподистрии, носителя его идей.

Недоверие, испытываемое Каподистрией к политике Меттерниха, в равной мере было присуще и Горчакову. На его глазах развертывались противостояние и борьба, плелись интриги, смыслом которых было отстранение Каподистрии, а затем и забвение его политической программы.

Нет ничего странного в том, что Горчаков ощущал пристальное внимание начальства. От него ждали промахов, поскольку он был одним из тех, кто понимал подлинный смысл событий, затевавшихся тогда Меттернихом и подвластным ему Нессельроде. Однако Горчаков не потерял себя, не разменял свою судьбу на суету и мелочи жизни, не утратил своих способностей, а, напротив, развивал и углублял их. Горчаков чувствовал свое высокое предназначение и всю жизнь не расставался с надеждой быть востребованным. Ждал, когда наконец сможет войти в мир больших целей и великих свершений. Сохранившиеся свидетельства, хотя и весьма разноречивые, подтверждают, насколько трудным, но закономерным было движение Горчакова к вершинам государственной службы.

Правда истории требует объективности. Нет причин представлять Горчакова бесконечно гонимым и преследуемым высокопоставленными недоброжелателями. Определенно можно утверждать, что начальство его не жаловало, хотя мы не можем знать наверное, насколько оно было необъективно и давал ли к этому поводы сам Горчаков. Понятно, что проявления строптивости и инакомыслия в те времена пресекались беспощадно. Ключевые персоны государства не имели права вызвать хотя бы малейшее сомнение в своей личной преданности непосредственному начальству. Что было делать молодому и энергичному дипломату в ситуации, когда Нессельроде, казалось, навек занял свой пост, не оставив никаких шансов заменить его на протяжении четырех десятилетий? Удивительно ли, что честолюбивый Горчаков, не желавший мириться с подобным положением дел, вызывал к себе неоднозначное отношение власти?

Между двумя событиями — назначением в Лондон в 1822 году, как раз тогда, когда Каподистрию выпроводили в отставку, и началом деятельности Горчакова в качестве посланника при Вюртембергском дворе — пролегли долгие годы. Политические коллизии того времени, изгибы личной судьбы формировали и закаляли личность Горчакова. Двадцать лет, проведенные в тени, в ожидании настоящего дела, дают повод судить о нем не только как о человеке особой судьбы, но и как об удивительно стойкой и последовательной в достижении своих целей личности. Он не растратил своих честолюбивых устремлений, не надломился, не ожесточился. Не имея возможности продвигаться вверх, двигался вглубь, обогащаясь знанием европейской культуры, навыками политического общения. Годы службы в Италии, которая в то время была «политической провинцией» и где Горчаков провел около восьми лет, не прошли даром, ведь Флоренция, где обосновался Горчаков, была Меккой европейской культуры.