Поскольку план дальнейших действий никак не желал вырисовываться, Дмитрий отправился в редакцию, собрал по телефону лучших своих репортеров и провел короткое совещание, в ходе которого распорядился отменить все текущие дела и сосредоточиться на поисках Филатова. Он рассуждал просто: кто-то из дежурных милиционеров солгал ему по телефону, не захотев признаваться, что в лежащем у него на столе списке задержанных значится имя Юрия Филатова. Лгать по телефону легко и просто, поскольку в качестве последнего средства у лжеца всегда имеется в запасе возможность бросить трубку. Вот пускай теперь попробуют обвести вокруг пальца его репортеров – людей бывалых, опытных, начисто лишенных стеснительности, ничего не боящихся, умеющих задавать правильные вопросы и обладающих отменным чутьем на ложь! Пусть попробуют солгать им в глаза, в объективы камер, в услужливо подставленные микрофоны, и солгать так, чтобы им поверили!

Коллектив принял поставленную шефом задачу близко к сердцу – Филатова здесь знали, помнили и любили. Из сейфа была извлечена подробная карта Москвы, кто-то приволок полный список отделений милиции, и в течение четверти часа каждый получил свой «огород», который ему следовало оперативно окучить. Разослав людей, Дмитрий подвинул поближе к себе телефон, поставил мобильник на подзарядку, включил компьютер и, почесав в затылке, приступил к подробному, высокохудожественному и предельно колкому описанию штурма собственной дачи. Сие творение, если понадобится, Дмитрий предполагал направить прокурору Москвы с одновременным опубликованием его в газете. Это был последний, отчаянный и очень рискованный шаг (нельзя принародно швыряться калом во власть имущих!), но Дмитрий хотел заранее подготовиться к самому скверному исходу, чтобы, когда придет время, врезать по Петровке со всех сторон.

После второго абзаца он поймал себя на том, что все больше увлекается составлением своей кляузы. Будучи главным редактором, он редко имел возможность заняться чисто журналистской работой, редко получал шанс мастерски, как он умел, дать кому-нибудь по соплям, и теперь, когда такой шанс ему представился, от души наслаждался процессом, испытывая, правда, некоторую неловкость из-за этого своего наслаждения. Впрочем, так бывало почти всегда: работа доставляла ему удовольствие, а писать, как правило, приходилось о вещах, в которых не было ничего хорошего.

В разгар творческого процесса дверь кабинета отворилась, как всегда без стука, и в щель из коридора просунулась лохматая голова одного из верстальщиков.

– Доброе утро, шеф, – прогудел он, поблескивая очками.

Светлов посмотрел на часы. Было начало первого, но для верстальщиков, которые работали в основном по ночам, это была несусветная рань.

– Привет, – отрывисто бросил он, перечитывая последнюю строчку, чтобы, отвлекшись, не сбиться с мысли и не потерять набранный темп. – Что у тебя?

– У меня дамочка, – ответил верстальщик. – Упакованная. Ищет главного редактора. Наверное, права качать явилась. Я сказал, что узнаю, на месте ли вы. Может, вы запретесь, а я ее тихонечко налажу куда подальше?

– Было бы неплохо, – задумчиво сказал Светлов, очень не любивший дамочек, время от времени приходивших в редакцию качать права.

Заняв после покойного Мирона пост главного редактора, Дмитрий долго и упорно боролся за то, чтобы на страницах газеты не было не только откровенной лжи, но и непроверенной информации. Это дало парадоксальный результат: количество желающих не оставить от редакции камня на камне не только не уменьшилось, но и, наоборот, резко возросло. Поразмыслив, Дмитрий понял, в чем секрет: опровергнуть откровенную ложь ничего не стоит, поэтому от нее частенько просто отмахиваются, как от назойливой мухи. А когда кто-то во всеуслышание произносит правду, которая тебе не по нутру, поневоле возникает острое, труднопреодолимое желание поскорее заткнуть правдолюбцу рот. И хотя любители доказывать, что черное – это белое, и наоборот, являлись в редакцию едва ли не каждый день, и притом не по одному разу, полюбить эту часть своей профессии Дмитрий Светлов так и не сумел. А если уж говорить начистоту, положа руку на сердце, то он не особенно к этому стремился, ибо не без оснований подозревал, что, полюбив склоки, незаметно для себя станет совсем другим человеком таким, от которого в ужасе сбежит любимая жена и которого тот же Филатов будет старательно обходить стороной, чтобы сгоряча не замарать рук о его физиономию.

Поэтому, а еще потому, что работа над статьей была в самом разгаре, известие о том, что его разыскивает какая-то упакованная дамочка, по виду – любительница качать права, не вызвало в душе господина главного редактора ни малейшего энтузиазма. Он совсем уже было решил принять предложение верстальщика и запереться в кабинете, чтобы тихонечко пересидеть ненужный и неприятный ему визит, как это частенько делал покойный Мирон, но тут его осенило, что упакованная дамочка может оказаться крупным рекламодателем. Если бы Дмитрий, возглавляющий газету, вечно балансирующую на краю финансовой пропасти, упустил рекламодателя, Мирон, создатель газеты, непременно поднялся бы из гроба и преследовал бы его до конца жизни. Впрочем, это было бы излишне: трепетное отношение к рекламодателям давно вошло у Дмитрия в плоть и кровь, ибо он был не только главным редактором, но и директором «Московского полудня», а следовательно, размеры получаемых журналистами гонораров также зависели от него.

Поэтому он тяжело вздохнул, оторвал взгляд от курсора, мерцавшего на экране после слова «произвол», и спросил у верстальщика:

– А чего ей надо, она не сказала?

– Тебя ей надо, – ответил верстальщик, который знал Дмитрия сто лет и потому в разговорах с ним постоянно сбивался с официального «вы» на дружеское «ты». – Персонально. Так и сказала.

– На взводе?

– Да нет, вроде спокойная. Даже вежливая.

– Даже так? Так может, она рекламу принесла?

– Я ей показал дверь рекламного отдела, – отрицательно покачал косматой головой верстальщик, – а она ни в какую. «Мне, – говорит, – нужен господин Светлов».

– Именно Светлов? – уточнил Дмитрий. – Не главный редактор?

– А разве это не одно и то же? – удивился верстальщик.

Некоторое время они, моргая, тупо смотрели друг на друга. Дмитрий попытался понять, что побудило его задать такой, мягко говоря, странный вопрос, не понял, мысленно махнул на это рукой и сказал:

– Извини, что-то я не то несу. Заработался. Денек у меня сегодня, понимаешь...

– Да, я слышал, – кивнул верстальщик. – Ничего, шеф, не бери в голову, Юрка выкрутится. Он мужик крутой, выдюжит. Хотя, с другой стороны... Говорят, до поры кувшин воду носит...

– Типун тебе на язык, – сказал Дмитрий. – Лучше позови эту свою дамочку, придется на ней сосредоточиться. Может, тогда она скорее уйдет.

– Ага, – согласился верстальщик. – А то, помнишь, Мирон однажды от какого-то графомана в сортире спрятался, мы сказали, что его нет, а тот: я, мол, подожду, мне спешить некуда.

Дмитрий невольно фыркнул.

– Помню, – сказал он. – Лида ему тогда раза три в сортир кофе таскала. С коньяком.

– А половина редакции по нужде на другие этажи бегала, – ухмыляясь, подхватил верстальщик. – Мы его потом долго между собой Мирон Сортирычем величали, а Леха предлагал табличку с его двери на туалет перевесить.

– Мирон об этом знал, – с грустной улыбкой сказал Дмитрий, – но виду не показывал, потому что тогда ему пришлось бы самого Леху к двери сортира приколотить, чтобы не подрывать свою репутацию. А вместе с Лехой, сам понимаешь, и всю вашу банду красноглазых... Ладно, иди зови дамочку-то, а то уйдет и рекламу унесет.

Верстальщик ушел, напоследок бросив на Дмитрия озадаченный взгляд, в котором ясно читался немой вопрос: а сколько нынешнему главному редактору известно о том, как его величают за глаза и что говорят о нем в редакционной курилке? Дмитрий об этом ничего не знал, но просвещать коллектив по поводу своего неведения не собирался: боятся – значит, уважают.