— А как продвигается твоя работа, Лулубэ?

— На ночь я оставила холст у одной старушки, донны Раффаэлы в Порто Леванте, чтобы краски подсохли.

— И что ты думаешь — хорошая будет вещь?

— Понятия не имею! — Создание поджала губы.

— Ну а что это будет? Что ты пишешь?

— Что? Да я только-только начала. Сама не знаю пока. — Создание снова поджала губы.

В один из таких вечеров, еще до темноты, они бродили вдоль набережной в Липари, между растянутыми на скалах для просушки рыбачьими сетями с пробковыми поплавками, потом свернули на Vico Jove.

— Переулок Юпитера, — перевел название Ангелус.

— И здесь даже целых две гостиницы.

— Гостиницы — пожалуй, это эвфемизм.

— Вон, смотри: «Albeigo al Jove». «Гостиница „Юпитер“». Наверное, здесь живет мистер Кроссмен.

— С чего ты взяла, Лулубэ?

— По-моему, это бы ему подошло. Жить у Юпитера. Даже если здешний Олимп — такой вот плохонький.

— Спросить в гостинице о Кроссмене?

— Может быть, он не откажется выпить с нами капистелло?..

Туриан справился о мистере Кроссмене в обеих маленьких гостиницах, но вернулся ни с чем. Они пошли дальше, теперь уже по Vico Venere.

— Переулок Венеры, - снова перевел Ангелус. — А вот и «Гостиница ,,Венера“». Может быть, мистер Кроссмен поселился здесь?

— С чего ты взял, Ангелус?

— По-моему, ему бы это пошло. Жить у Венеры. Пусть даже ее Олимп — такой вот паршивый с виду.

— Не думаю, чтобы он очень интересовался Венерой.

— Да?.. Ты права, здесь он тоже не живет, — сообщил Туриан, вернувшись после очередных бесплодных расспросов. — Возможно, он вообще не живет на Липари.

— А где же?

— Ну, например, по ту сторону Монте Розы, в Канетто, где каменоломни.

— Не думаю...

— Или уже уплыл отсюда совсем.

— Не думаю...

— Нынче вечером ты что-то, Лулубэ, совсем ни о чем не думаешь. С чего бы это?

— Было бы немножко обидно, если бы...

— Что?

— Если бы он уплыл совсем.

— Почему?

— Он — моя модель.

— Кроссмен? Он тебе позирует?

— С какой стати! Просто мне кажется, я могла бы использовать для картины его... внешность.

— Верно, голова у него интересная.

— Поэтому мне хотелось бы увидеть его еще как-нибудь, раз или два. И хорошо бы — при дневном свете.

— Ага... Постой, он ведь говорил, что работает на археологических раскопках, там, в крепости. Хочешь, я завтра туда схожу и спрошу о нем?

— Нет, — вдруг резко ответила Создание. —  Я не намерена бегать за этим кроманьонцем.

Ангелус усмехнулся в бороду с не вполне осознанным чувством облегчения. Наследующий вечер, в сверкающих сумерках они совершенно случайно встретили англичанина в Греческой долине.

Донна Луиза — так теперь старик Априле величал госпожу Туриан — приготовила «баснословно дешевый ужин богов» в более ранний, чем обычно, час, из чего следовало, что предстоит более долгая, чем обычно, вечерняя прогулка. Туриан спросил у хозяина, есть ли в Канетто гостиницы. Ответ он получил отрицательный: в Канетто живут в основном рабочие пемзовых каменоломен, «рабы господина Томми Ферлаццо».

— Кто это такой?

— Пемзовый король Липарских островов.

— И зовут его Томми?

— Да. Потому что он долго жил в Соединенных Штатах.

Туриан:

— Может быть, Кроссмен поселился у этого Ферлаццо.

Создание:

— Не думаю. Насколько я его знаю...

— Мы его очень мало знаем.

— ...Он не стал бы жить у «пемзового короля».

— Но, судя по всему, в гостинице он тоже жить не стал.

— И где же, по-твоему, он поселился?

Ангелус улыбнулся не без ехидства:

— В какой-нибудь пещере.

Они миновали Сарацинскую башню и спустились в Piano Greco, Греческую долину, освоенную людьми еще в древности, тысячи лет назад. Здесь уже готовились к сбору винограда и оливок. Из долины не видно было ни Мессинского пролива, ни фейерверков над Стромболи, быстро сгущались ранние сумерки, уже взошел на   ярко-фиолетовом небе поразительно быстро прибывающий яркий месяц, совсем белый, с едва заметным золотистым оттенком, и в его свете пыльно-серая листва грациозно изогнутых олив тоже казалась призрачно-белой. На дорожке, которая сворачивала вверх по склону, они увидели указатель — отливающую серебристым цветом глыбу пемзового камня с надписью: «Кваттро Пани — 7 км».

Вверх по тропинке метнулись вдруг три призрака, таких же белых, как месяц в вышине. Вампиры-альбиносы? Нет, мимо промчались три полуодичавшие финикийские собаки с головами, как у летучих мышей. Следом за ними кто-то шел — видимо, от него и пустились наутек эти бесхозные псы. По тропинке шел человек в серебристом облачке пыли.

— Hello! — сказал Кроссмен так спокойно, будто они договорились здесь встретиться. Удивительно, что даже сейчас он был в солнечных очках.

— У вас лунные очки? — по-английски сказала Лулубэ, желая сострить. Он пропустил ее шутку мимо ушей.

— Я уже пятый час на ногах. Был там, наверху, в Кваттро Пани. Да, «Четыре хлеба» — так называется эта деревушка. Такая бедность, что я даже засомневался... Засомневался, найдется ли у них там хотя бы четыре куска хлеба.

— Прогуливались по окрестностям? — полюбопытствовал Туриан.

— Нет... Я, понимаете ли... услышал, что в деревушке есть крохотное кладбище, решил осмотреть. —

В темных стеклах очков поблескивали лиловые вечерние сумерки.

«Неужели он нашел своего отца?» — пронеслось в голове Лулубэ. Она осторожно спросила:

— И стоило осматривать?

— Стоило ли? Наверное... Потому что на этом малюсеньком кладбище обнаружился превосходный обелиск из вулканической лавы. На нем выбито девятнадцать фамилий. Почти все — очень молодые люди, они погибли или пропали без вести в России. Девятнадцать крестьянских парней из Кваттро Пани, где всего-то едва сотня жителей наберется.

— Ужасно, — сказал Ангелус.

— Ужасно, — сказала Лулубэ.

— Ужасно? Нет, скорее абсурдно, — поправил Кроссмен.

— В самом деле, абсурд, — согласился Туриан. — Вы не составите нам компанию? Выпьем по стаканчику капистелло.

Кроссмен ответил на удивление официально:

— Благодарю вас, сэр. Мне очень жаль, но я чувствую себя чрезвычайно усталым. — Извинившись еще раз, он пожелал супругам доброго вечера и ушел по проезжей дороге, что вела в направлении Гуардиа.

— Дорогая, что же ты не спросила, где он живет?

— Об этом, Ангелус, следовало спросить тебе.

Три собаки не убежали, а все это время сидели рядком на обочине. Их желтая шерсть казалась сейчас совершенно белой, с легким золотистым отливом в свете молодого месяца над Липари. Когда одинокий путник приблизился к собакам, они не бросились прочь, а некоторое время весело прыгали вокруг Кроссмена.

«Они не убегают от англичанина, — подумал Туриан. — Напротив, они бегают за ним».

«Он их приручил», —Туриан глядел вслед Кроссмену. Его тропический полотняный костюм казался сейчас белым, как свет луны, и тоже был как бы подернут золотистой патиной. «Скорей луна придет к нам на землю, чем мы к ней...»

— Он их приручил, — прошептала Лулубэ.

— Передача мыслей на расстояние. Секунду назад я подумал то же самое. А что это ты вдруг говоришь шепотом?

— Он их приручил. Сделал из них собак-ищеек.

[8]

На следующее утро над Эолийскими островами задул сирокко, недобрый гнилой ветер с берегов Африки, напомнивший Турианам вечерний фен, что дует с озер в Швейцарии. Сирокко принес невыносимую духоту. И еще он уничтожил всю роскошь красок, обесцветил день, предшественник которого поистине был днем вечного лета. Все небо затянулось облачной паутиной, сквозь которую едва пробивался свинцово-серый солнечный свет, а море под этим небом отливало обсидиановым блеском. На волнах, поднявшихся от горячего ветра, появились гребешки коричнево-желтой пены, с мола несло тухлой рыбой, от этого запаха не было спасения. О поездке на Панарею и Вулькано и думать было нечего. Туриан взял свой старый, видавший виды мольберт — новехонький мольберт Лулубэ остался у донны Раффаэлы в Порто Леванте, промямлил что-то насчет намерения заняться сюжетом «Крепость. Сирокко». У Лулубэ с утра разболелась голова и никакого настроения работать не было. И раз уж нельзя было даже пойти искупаться, она решила прогуляться в городок и сделать кое-какие покупки.