— Со временем вновь займусь своей любимой английской литературой.

На горизонте появилась седовласая женщина, которая, несмотря на солнце, надела плотную кофту поверх сари. Рядом с ней гордо вышагивал мужчина помоложе с медицинской сумкой в руке.

Шану заговорил по-английски:

Назнин напряженно вглядывалась.

— Это Шекспир, — сказал Шану.

Он проследил за ее взглядом, и, когда оба удостоверились, что это миссис Ислам, в молчаливом единодушии свернули на соседнюю улицу.

В квартале шла война. Воевали листовками. Грубый текст, печать на бумаге не толще туалетной, заляпанный множеством неравнодушных рук. Вокруг размера заголовков и их шрифта тоже развернулось сражение. Сначала соревновались в напыщенности стиля — высокие тонкие буквы, потом экспериментировали — толстые присевшие, потом «Бенгальские тигры» поместили ошеломляющее название на первой странице, а весь текст дали на обороте.

«Львиные сердца» не остались в долгу:

Кровь у Шану кипела.

— Понимаешь, — объяснял он, — они чувствуют угрозу. Их культура, все, что у них есть, — дротики, футбол и голые женщины на стенах.

На следующий день «Бенгальские тигры» ответили:

— Мы в их возрасте молчали, — сказал Шану, — молодые больше не хотят молчать.

Ответного залпа ждали пять дней. Назнин видела, кто работает с листовками. Молодой парень и пожилой человек, по разнице в одежде и возрасте можно сказать, что отец и сын. Отец одет, как сказал бы Шану, «респектабельно». Похож на учителя Шаханы в школе. С «сыном» Назнин не хотела бы встретиться на одной дороге. На этот раз решили обратить внимание, что в местном зале по выходным стали устраивать дискотеку, в будние дни открывать по вечерам игровой зал. И продавать алкоголь.

Три восклицательных знака в конце отлично заполняли оставшееся место и определили тон предстоящего ответа «Тигров».

Шану засмеялся. Эта война ему уже нравилась.

— Так они думают, что в районном совете станут эти письма читать? Я сам работал в районном совете, — сообщил он своей жене. — На что способны в районном совете? Ценные кадры там не задерживаются.

Шану нахмурился. Позвал девочек.

— На марши не ходите, — посоветовал он. Долго изучал листовку, потом просиял:

— Они ведь даже дату не поставили. А к тому времени мы будем уже в Дакке.

Двенадцать красных букв на всю первую страницу в контрнаступление. ДЕМОНСТРАЦИЯ.На обороте зеленым:

— Адрес не написали, — сказал Шану, — много ошибок. Мусульмане произведут плохое впечатление.

Листовки сделали свое дело. Вокруг людей с листовками собирались небольшие группы народа. Переругивались. Из окна Назнин видела Вопрошателя, он махал руками, словно все остальные не согласные с ним мнения были всего лишь пузырьками, которые лопались от одного щелчка его пальцев. Вместе с Биби она пошла забирать из школы Шахану. Втроем они двигались в длинной очереди других мам. До начала летних каникул оставалось всего несколько недель. Назнин знала, что Карим будет ходить к ней намного реже, хотя по многим причинам она старалась не думать об этом. И каждый его приход становился для нее мучительно-сладким.

Карим приходил и работал над черновиками листовок за обеденным столом, пока она шила. Он читал их вслух и сам комментировал. Два раза заставал дома Шану, который отдыхал после вечерней смены, плавно перетекающей в ночную. Карим быстро выполнял все необходимое и уходил, и Назнин казалось, что все, как обычно, что так же все происходит и когда мужа нет. Несколько раз он говорил ей: «Надо стоять на своем». И она любовалась им — его уверенностью в том, что стоит там, где надо. Когда телефон напоминал о саляте, она доставала коврик и слушала, как он молится. Карим говорил, что у его отца больше нет религии. У него нет ничего, только таблетки. Назнин рассказала, что религия ее мужа — это образование.

— Нам нужно действовать. Какой смысл в этих листовках? Хватит говорить, надо делать.

И продолжал писать листовки.

— Я не слышу ничего, кроме стонов. Хотят, чтобы я всем заведовал и плюс постоянно ходил по улицам. Господи. Детальная организация. Не все так просто, раз — и получилось.

Карим жаловался на недостаток интереса у распущенной молодежи, на которую не действуют чары «Бенгальских тигров»:

— Мы же для них работаем. Когда я учился в школе, каждый день по дороге домой меня поджидали. Били всех. Потом мы стали собираться вместе, переворачивали столы. Если одного из наших трогали, за него платили все. Мы везде ходили вместе, мы начинали драку, нас стали уважать. — И он улыбнулся. — Нынешние дети уже не помнят, как все было. Собираются в банды, дерутся с ребятами из Кэмдена или Кинг-Кросса. Или из соседнего квартала. Или вообще не ввязываются, хорошо зарабатывают в ресторанах, и им ни до чего дела нет. Думают, что их никто пальцем не тронет.

Но главной занозой был Вопрошатель.

— Здесь дело в стратегии, — объяснял Карим, — а он этого не понимает.

Он мужчина и говорит как мужчина. В отличие от Шану не утопает в трясине собственных слов. Шану говорит и говорит, пока уверенность его полностью не иссякнет.

Иногда Карим злился, и его гнев был направлен точно в цель.

— Это моя группа. Я председатель.

В подобных заявлениях чувствовалась внутренняя сила, но Назнин ничего не могла с собой поделать — перед глазами вставали Шахана и Биби, которые дерутся за игрушки.