Сила абсолютного добра не стала уничтожать разум, невесть каким образом воскрешенного гибрида льва и орла. ЕГО ВОЛЯ никогда бы не допустил, чтобы в план Создателя о невмешательстве ЕГО РАЗУМА в самостоятельную победу человека над злом были внесены коррективы из-за огрызнувшегося на СОБЫТИЕ сколка разума Дьявола. Удар зоны, полученный Фошем после второй попытки убить вестников БОГА, превратил его разум в аморфное вещество энергии зла. Здесь, на Земле, у границы СОБЫТИЯ оно оставалось по своей сущности неизменным, как всегда пульсирующим ненавистью к оставшимся с БОГОМ созданиям. Но из него было выбито свойство, определяющее активное существование разума — способность к какому-либо действию.Не только против сердца СОБЫТИЯ или, упорно не сдающей свои позиции в разуме человека простой формы добра, неоднократно битой и унижаемой злом, а вообще, к любому осмысленному действию во вред добру. К бродящим в разуме людей и будоражащим их души злу и порокам — пожалуйста, никаких ограничений на любые виды взаимодействия. В отношении же добра — нет!
Фош, словно надломленное стихией у самого основания и раскрылестившееся могучей кроной по земле исполинское дерево, лежал поперек дороги, приведшей его к месту СОБЫТИЯ, и беззвучно, сохраняя достоинство зла, стонал. Не от боли; ее он мог превозмочь, не выказывая ни хозяину, ни соратникам своей слабости. Стон из него вырвало бессилие перед силой, сломавшей не кого-нибудь, а сам «выбор всех» антимира. Силой, напавшей и поразившей часть сущности совершенного зла, не выказав при этом своего лица, оставшейся неведомой разуму посланника зла и сохранившей в тайне образ того, кого вестники БОГА назвали Спасителем. Он еще мог встать и, цепляясь за камни когтями, обломанными о твердыню невидимой силы, если не вновь атаковать цель, то хотя бы стоять перед ней, доказывая себе, ей и хозяину, что в нем еще живут воля и несгибаемый дух зла. Его внезапно пожухшие, от въевшейся в них слабости, крылья, минуту тому назад оттеняющие почерненным серебром могучие мышцы льва-орла, пока не утратили способность поднять тело ввысь, чтобы оттуда, с небес, камнем обрушиться на ускользающих от мести людей. Скрытая в нем физическая мощь, хотя и померкла от разящего удара добра, готова была вновь вырваться наружу, чтобы добиться мщения не только за свой, стертый Богом по вине людей, род, но и за позор, постигший Грифона у места СОБЫТИЯ.
Все это могло быть, не случись разуму Фоша обессилеть до уровня потери интереса к СОБЫТИЮ. На него пришелся главный удар силы, защищающей Спасителя. Он, а не тело Грифона, превратился из пылающего местью орудия уничтожения людей, навсегда отторгнувших от себя зло, в осколок разорвавшегося ядра. Никому не нужный, залепленный ржавчиной позора, потому что не попал в намеченную цель.
Удар силы абсолютного добра сковал разум Фоша отрешенностью от проблем человечества.
Ему стали не интересны люди, покидающие место, к которому совсем недавно столь рьяно стремилось все его естество. Он равнодушно посмотрел им вслед, затянутыми поволокой боли глазами. Обмякшая, потерявшая пружинную упругость шея заставила его обреченно боднуть головой гранитную глыбу, которая послужила ему трамплином в последней попытке достать местью вестников Бога. Впервые с момента, когда Дьявол забрал его в антимир, Грифон почувствовал тошнотворный запах собственной крови, сочащейся из рассеченного о глыбу лба. Это была осязаемая реальность, заменившая эфемерность неуязвимости Фоша от всего живого и неживого на Земле.
Тут же инстинкты подсказали ему, что не следует расстилать свою слабость там, где еще не решили, добить тебя или повременить, милостиво позволив зализать раны, с которыми придется существовать всю отпущенную — теперь он уже не знал кем — Дьяволом или НЕЧТО — жизнь. Он надеялся, что право решать — жить ему или нет, все же осталось за хозяином. Ему было понятно, что это решение сейчас зависит от того, насколько в нем — самом преданном великому изгою существе — сохранилось желание продолжить, начертанный Дьяволом, путь к цели. Придавив эмоции своей гордыни, он корил себя, что, оставаясь всего лишь зверем с подаренным разумом, сознательно решив взять все на себя, сошел с курса, проложенного властителем антимира и злого рока человеческих душ. Сошел и был бит как все несовершенное, слабое и безвольное, что есть в людях. В нем загорелось желание возвратиться обратно в укрытие, откуда его к месту СОБЫТИЯ иноходью погнала гордыня собственного разума. Там он рассчитывал отлежаться и, вытянув себя воспоминаниями прошлого из бездны отрешенности от окружающего мира, выпросить у хозяина возможность пройти к цели путем, начертанным его великим разумом. «Я еще вернусь сюда, чтобы рассчитаться», — неустанно бормотал Фош. Он уже начал догадываться, что следовало для этого сделать. Ему предстояло обратить разум в то состояние, в котором он находился до последнего соприкосновения с силой абсолютного добра.
Помочь ему в этом мог только Дьявол и тот, кого САМ отправил на Землю быть свидетелем всего, что произойдет с человечеством после прихода к нему Спасителя. Вернуть внятность разуму Фоша должен был не ЕГО ВОЛЯ, способный вмиг раздавить и также оживить, данной ему силой абсолютного добра, любой, кроме Дьявола, разум Вселенной, а человек, пришедший к людям от БОГА из неизвестного им прошлого. Именно он, оставленный Создателем в памяти Вселенной, появился на Земле как предтеча нынешнего человечества. Ему САМ и поручил принять участие в будущем «выбора всех» антимира. Поручил лучшему из существующих когда-либо людей. Одному ЕМУ известному — тринадцатому.
Он еще только показался на горизонте, восходящего над Землей солнца, а Фоша уже начало разворачивать в его сторону. Зверь-птица с удивлением для себя ощутил, что от идущего на него человека не исходит никакой, присущей отношению людей к дикому зверю, угрозы. Такое могло происходить только там, где безраздельно царствует родное ему зло. «Это не человек! Это мираж, в котором хозяин скрыл свою помощь моему разуму!» — не будучи всецело уверенным в своей правоте, попытался убедить себя Грифон. Ему стоило большого труда поднять голову в надежде увидеть на небе знаки поддержки антимира. Там, в пробегающем мимо Земли пространстве-времени, ничего, говорящего об озабоченности Дьявола судьбой своего посланника, Фош не увидел. Но он чувствовал своим звериным инстинктом, что знак есть, блуждает где-то рядом. И точно — с той же неожиданностью, как она их окутала, с глаз спала пелена боли. Казалось бы, навсегда подкошенные ударом силы лапы и ею же вывернутые из привычных костных ложбин суставы, ожили, позволив Грифону подняться. Наконец, он смог стряхнуть с себя, унижающую достоинство силы зла, зловонную пыль дороги, по которой каждое утро, веками, люди гоняли скот на близлежащие пастбища.
Распрямив грудь воздухом, начинающего свой разбег дня, Фош снова обратил свое внимание на человека, который, несомненно, видел, скрытое для всех остальных людей невидимостью, естество дьявольского зверя. Не только видел возрождающуюся в нем плоть, но и представлял себе, что творится с его разумом. Видеть и понимать друг друга могли только жители антимира. Это зверь-птица знал. К его сознанию тут же подлетела радость, что помощь пришла в тот момент, как только он подумал о ней. «Хозяин не бросил меня. Он прислал свою силу, которая поможет мне восстановить смертельно раненный разум. С ней я вернусь к месту СОБЫТИЯ. Другим, верным путем, предназначенным для тех, кто никогда не проигрывает. Вернусь, чтобы победить, вымазав смытым с себя позором, то, что превратило меня в посмешище моего мира», — взбодрил себя очертаниями перспектив Грифон, почувствовав как встрепенувшийся, а значит, все-таки живой разум выскабливает пролом в своей отрешенности от реального мира.
К Фошу полностью вернулась острота зрения. Боль исчезла, оставив место ощущению счастья, что он живет, что он нужен, не забыт и не выброшен из антимира, как отработанная порода экспериментального зла. В нем снова зарделось стремление к действию. Зверь-птицу непреодолимо повлекло к неторопливо надвигающемуся на него предмету, — то ли человеку, то ли его миражу — в котором, как он решил для себя, Дьявол упаковал, направленную своему посланнику, помощь.