Полторы сотни километров такого хода заняли двое суток и вымотали не хуже шторма. Затем глубины упали, а лед в полынье сплотился до консистенции клецок в супе щедрой хозяйки. Приняли решение поворачивать на восток. Глубины продолжили падать, заставляя отворачивать в море. На осуждающие взгляды Беринга старался не обращать внимания, будет совсем грустно, если мы опишем полукруг и вновь пойдем к северу. Пока удавалось балансировать в общем направлении на восток, отклоняясь попеременно, то к югу, то к северу. Кто только создал такую мелкую лужу?! Руки бы ему оторвать. Образ и подобие.
Над морем разлился полный штиль. Туман нехотя оторвался от воды, но подняться ему уже не хватило сил. Можно было подглядывать в узкую щель между морем и туманом, но для этого пришлось бы лечь на лед, что видимости не улучшало. Предложил бросить якоря — глубина стала меньше восьми метров, имело смысл подождать, когда развиднеется.
Ужин протекал в нервной обстановке, Алексей пытал, что будем делать, если не развиднеться, а офицеры отделывались общими предложениями, так как говорить в лоб монарху, чтоб он не каркал тут не принято. Зато после ужина спокойно отоспались.
Ночью туман со всего моря осел на выступающих частях наших кораблей звонкой наледью и появились блеклые звезды, еле просвечивающие через дымку, подсвеченную зашедшим солнцем. Навигаторы радовались как дети.
Утром радовались уже все команды. Прямо по носу, буквально в паре километров, тянулась полоска низкой земли, волнистой как стиральная доска и сверкающей снеговыми пятнами. Земля уходила дугой за левый борт, теряясь в дымке. Наш батюшка организовал хвалебный молебен, на котором пришлось присутствовать, вместо того, чтоб пользоваться окном в погоде. Тут считалось, поблагодарить богов важнее, чем воспользоваться их подарками.
Конвой прорубался вдоль неизвестной земли, насильственно нареченной Новосибирскими островами, на юго-восток. Глубины постепенно выросли до 12 метров и больше решили нас не баловать. Корабли явно входили в пролив — лед был взломан везде, где хватало взгляда. Льдины беспорядочно торчали, громоздясь друг на друга. Получить такой льдиной в нос, все равно, что всаднику на полном скаку напороться на пику. Мостик бурлил командами, матросы делали вид, что усиленно оббивают лед, но на самом деле, все взгляды шарили по природному полю ледового боя. Кто тут победил было не так важно, нам лишний раз дали понять, что мы посторонние, и все, что нам позволено, это перейти через поле чужого нам сражения, аккуратно выбирая куда ступить. Еще хорошо, что пролив широкий, километров 50, судя по предварительным расчетам навигаторов, которые они делали в процессе нашего шатания среди торосов от одного берега к другому. Будь он поуже, тут вышла бы еще та «линия Маннергейма».
Конца и края проливу видно не было. Корабли шли на малом ходу, делая едва ли 5 километров в час по генеральному курсу. Пошел писать дневник.
… Вспомнив про Маннергейма, захотелось отметить наши достижения на поприще обучения и внедрений. Первый выпуск Московской академии прошел пышно, но особого толку не имел — это были наши первые, именитые, блины. Зато наборы последних двух лет подавали большие надежды, по крайней мере, лаборатории академий ремонтировали ежегодно, что косвенно указывало на повышенную любознательность студентов. Отбор самородков по стране, путем проведения всяческих конкурсов, и вручения премий, выявил кроме людей, еще и идеи. Народ увлекся не только поисками руд, но и предложениями по усовершенствованиям жизни, за которые платили не менее щедро, правда, и пороли не реже, чем за «пустышки» руд. Фактории, включающие в себя образованного учителя, способного отличить зерна от плевел, стали центрами, куда народ шел со своими идеями и предложениями. Удачная была идея.
Некоторые трактаты, выходящие из стен академий, читал с интересом — идеи поднимались интересные и своевременные. Трактаты по химии, глубоко изучающие то, что мы с мастерами впопыхах «нахимичили» — вызывали оторопь, вот уж действительно, научный подход. Даже трактат по азотной кислоте читал с интересом, вроде, все знаю, но куда там — вот как они определили, что концентрированная азотная кислота реагирует сама с собой? А их выводы! Мне даже неудобно за свою серость становилось. Усугублялось неудобство разнобоем в обозначениях реакций — часть символов переняли из моих работ, но многие ученые пользовались своими значками. Дикая помесь понятного и непонятного топила результаты трудов в их форме для подобных мне неучей — хотя, профессора как-то между собой разбирались. Радовало только бирка на многих трактатах «только для государя», что можно было перевести как «совершенно секретно, монарх сам укажет, кому можно читать» — так что, «разбирающиеся» были, в большинстве, лояльны России, предпочитая интересные исследования всемирной славе. На этот момент обратил внимание Петра — успешный ученый без славы, как девушка без красивого платья, хуже она без него не станет, а вот лучше стать может. Судя по всему, монарх принял к сведению мои поправки, и для «нужных» людей организовывали пышные чествования с государевой благосклонностью. Порекомендовал даже «вручать» таким людям наши не стратегические изобретения, будет, чем оправдывать почести для отмеченных исследователей. Пусть еще больше воодушевятся, и двигают науку дальше.
Были трактаты, связанные с государственностью и экономикой. Трактат об эволюции толпы рекомендовал почитать Петру, если он его пропустил, в водопаде обрушившейся информации. Потом подумал, что для чтения всего, что ему рекомендую — Петра надо посадить рядом со мной в камеру. Не до этого ныне монарху — пиры, молодая жена, полный двор послов, мудрецов и прочих шарлатанов. Читать и писать по 18 часов в сутки ему явно не с руки. Тяжела шапка Мономаха.
Тем более, «заумь» в трактатах прогрессировала день ото дня. Все чаще случались курьезы — в трактате Лейбница о бинарной логике, честно говоря, запутался. Либо академик такой умный, либо у меня понималка отмерла. На всякий случай пригласил в экспедицию одного из трех личных студентов академика, чтоб он мне растолковал работу своего учителя. Желательно на практике. В конце концов, полупроводники мы победим, и кому-то придется «заумную» логику в металле реализовывать. Хорошо, что студиозус об этом пока не знает, а то бы его даже спецы Ромодановского не нашли. Зачем мне нужна логика? Для связи, вестимо. Вопрос передачи информации вставал все острее. Телефонные барышни и не появившиеся еще телеграфисты морально устарели, не успев вырасти. Объемы данных ширились с каждым часом. Безумная идея не использовать «азбуку Морзе», перейдя сразу к цифровой адресной передаче символов — требовала развитой электронной логики. Пусть это произойдет еще и не скоро, но фундамент желательно закладывать сразу. Тем более, несколько логических блоков на полупроводниках мы уже собирали, и они работали. Недолго. Но даже эти «всполохи» активности закончились научными брошюрами и статьями, бурно обсуждаемыми в узком кругу.
Трактаты по военному делу вообще шли потоком. Часть трудов шли в открытом доступе, а часть вообще являлись дезинформацией. Почитал труды именитых адмиралов наших флотов, мысленно улыбаясь описываемым ими ситуациям. Прикинул, как будут действовать флоты наших вероятных противников, начитавшихся «новомодной премудрости». Подумал, чем их можно удивить, но не дать быстро скопировать противодействие. Записал пункты. Еще подумал, и бумагу сжег. Паранойя постепенно выходила из летаргии.
Прошлым летом в Петербурге состоялись футбольные игры на приз имперской короны. Про себя хихикал, называя их «призом большого шлема». Футбольная команда приплыла даже из Севастополя. Большая часть команд составляли солдаты, собранные по итогам внутренних игр полков. Была одна команда заводчан из Тулы и две флотские команды. Зрелище вышло яркое, судя по крикам, доносившимся с Васильевского острова даже до Петропавловского форта. Традиция явно приживется. Зимой, на льду Невы, попытались повторить успех уже на ниве хоккея, но тут дела были пожиже. Холодно, и государь в Москве. Хотя мне, со стен форта, наблюдать было интереснее, чем слушать крики летом. Закинул Петру идею проведения Олимпийских игр. Преемственность и все такое. Идея понравилась, но «колизеум», то бишь стадион, еще строился, и реализацию замысла отложили. Зато прошлым летом прошла первая регата. Ажиотажа она особого не вызвала, разве что присутствием на одном швертботе государя, но начало положено. Тем более, в России принято подхватывать и распространять по всей стране увлечения главы государства. Любит он теннис — будут все чиновники ходить с ракетками, или с кимоно, или целоваться взасос. Теперь заказы на верфях полнятся спортивными швертботами. Зимой отвел душу, вычерчивая «эмку» для регат и «микруху» для тех, кому хочется больше комфорта. Получались компромиссы между памятью и имеющимися материалами. Льняные спортивные паруса, это целая эпопея. Их не просто сшить, но потом еще не менее сложно «выходить». А после пары гонок паруса растягивались как мои старые тренировочные. Спортивные паруса для выжимателей ветра это не просто тряпка. Это школа для капитанов, парусных мастеров, производств и прочих заболевших азартом хлопающей парусом скорости. В мое время бытовало мнение, что парусный спорт, это развлечение для богатых. Ерунда. Мой первый парус был клеенчатым, сшитым собственными руками по чертежам из журнала. Мое первое судно было на баллонах из плотной клеенки, внутри которых надувался завязанный узлом полиэтиленовый рукав, мачтой стала выброшенная на помойку большая телевизионная антенна, лишенная выступающих частей. Мой первый настоящий парус из лавсана стоил мне как десять бутылок водки. Современная мне ткань для баллонов «Катрана» обошлась дороже, примерно в пятьдесят бутылок. Но речи о безумной дороговизне не идет. Впрочем, на дорогах моего времени можно встретить автомобили в существенно различающихся финансовых категориях, были дешевые и функциональные, были жуть какие дорогие — на воде эта тенденция продолжается.