— Скажи еще — весь мир.
— Ты что, вообще не знаешь истории? — крикнул он. — Ты что, ничего не знаешь?
— Я знаю, что ты заставил ее пойти на это, ты!
— Нет, — воскликнула мать, — я сама!
— Слышишь? — выкрикнул он. — Слышишь, что твоя мать тебе говорит?
— Но ведь ты — мужчина!
— Я к тому же еще и человек!
— Это не оправдание!
— А-а, да что с тобой спорить: ты в жизни ни бе ни ме не понимаешь и никогда не поймешь! Где уж тебе разбираться в делах взрослых!
Молчание.
— Слышишь, мама? Слышишь своего мужа? — спросила Люси. — Нет, ты слышала, что он сейчас сказал? Прямо в открытую!
— Ты пойми, что я хочу сказать! — крикнул он.
— Нет, ты уже сказал…
— Один черт! Перестань ловить меня на слове! Я пришел, чтобы предложить выход, но что я могу сделать, когда мне не дают рта раскрыть? Закрыть и то не дают. Тебе приятно подлавливать меня на слове, а еще бы лучше прямо в тюрьму старика! Вот чего ты хочешь! Тебе бы только унизить меня перед всем городом, выставить городским шутом!
— Городским пьяницей!
— Пьяницей? — повторил он. — Городским пьяницей? Стоило бы тебе хоть раз увидеть городского пьяницу, и ты бы сто раз подумала, прежде чем сказала такое отцу. Нет, ты не знаешь, что такое городской пьяница. Ты вообще ничего не знаешь! Ты… Тебе бы просто-напросто засадить меня за решетку — вот о чем ты мечтаешь и всегда мечтала!
— Вовсе нет.
— Да!!
— Но ведь с этим давно покончено! — крикнула Майра.
— Ну конечно, конечно, — отозвался Уайти, — люди давно забыли, как дочка засадила в тюрьму своего собственного отца. Конечно же, люди не болтают об этом у тебя за спиной. Люди не судачат о тебе нет, нет! Люди дают тебе шанс исправиться и встать на ноги. Ну конечно, какую же мораль можно извлечь из этого скандала? Ясно, моя дочь хочет, чтобы я снова стал человеком, и готов спорить, так оно, верно, и будет. Вот какая она, ваша дочка, ваша умница, ваша так называемая студентка. Ну, продолжай, так называемая дочка, тебе ведь все на свете известно — а вот устрой-ка теперь свою собственную жизнь! Ведь я недостаточно хорош для тебя, и всегда был нехорош. Да кто я такой для нее? Городской пьяница!
Он распахнул дверь и шумно сбежал по лестнице. Они слышали, как он бушует в гостиной.
— Теперь ваш черед, мистер Кэррол. Она только вам позволит помочь ей. Ваша очередь, незаменимый папа Уилл. Я тут не ко двору — мое дело бить баклуши, как всем известно!
— Крик нам не поможет, Дуайн…
— Вы правы, совершенно правы, Берта. Нам ничего не поможет.
— Уиллард, — возмутилась Берта, — скажи этому человеку…
— Что стряслось, Дуайн? Что за шум?
— О нет, ничего, не беспокойтесь, Уиллард. Просто вы настоящий отец, а я — так, между прочим.
— Уиллард, спроси, куда это он собрался? Обед готов.
— Дуайн, куда ты?
— Не знаю. Может быть, схожу в город, повидаю старого Тома Уиппера.
— А кто это?
— Городской пьяница, Уиллард. Том Уиппер — вот кто городской пьяница, черт побери!
Хлопнула дверь, и дом затих, только снизу доносился шепот.
Люси вытянулась на кровати и так и застыла.
Мать плакала.
— Мама, как, как он заставил тебя пойти на это?
— Я сделала то, что должна была сделать, — глухо сказала мать.
— Нет! Ты позволила ему растоптать твое достоинство! Ты была для него половой тряпкой! Рабыней!
— Люси, я сделала то, что необходимо, — рыдала мать.
— Необходимо — еще не значит правильно, а ты должна была поступить правильно!
— Так надо было. — Мать говорила будто во сне. — Так надо было…
— Нет! Тебе это было не нужно! Мама, он унижает тебя, а ты молчишь! И так всегда! Всю жизнь!
— Ах, Люси, ты отказываешься от всего, что бы мы тебе ни предлагали.
— Да, отказываюсь! Отказываюсь жить твоей жизнью, мама, вот от чего я отказываюсь!
Шафером Роя был Джой Витстоун, который приехал из Алабамского университета, где играл в команде младшекурсников; он уже успел забить девять голов и набрать двадцать три очка. А подружкой невесты была Элинор Сауэрби. Не успела она расстаться с Джоем, как влюбилась в парня из своего колледжа, и ей просто не терпелось сообщить об этом Люси, хоть она и взяла с нее обещание не говорить никому — даже Рою. Конечно же, она вскоре напишет Джою обо всем, но сейчас, на каникулах, ей не хочется думать ни о чем таком. Хватит и того, что ей вообще придется переживать по этому поводу.
То ли Элли простила Люси, что та назвала ее кретинкой в День Благодарения, то ли решила забыть об этом на время свадьбы, но на протяжении всей церемонии слезы ручьями стекали по ее прелестному личику, а губы, когда Люси произнесла «да», шепнули что-то свое.
Выйдя из церкви, папа Уилл сказал, что такой красивой невесты, как Люси, он не видел с тех пор, как венчалась ее мать. «Такой и должна быть новобрачная, — то и дело говорил он, — правда, Берта?» — «Прими мои поздравления, — сказала бабушка. — Ты выглядела как и полагается новобрачной». Больше она ничего не прибавила: ей уже было известно, что Люси стошнило в кухонную раковину вовсе не из-за гриппа.
Джулиан Сауэрби опять поцеловал ее.
— Ну, — сказал он, — надеюсь, теперь мне это частенько придется делать.
— Наверно, все-таки мне чаще, — поправил его Рой.
— Повезло тебе, мой мальчик. Она у тебя милашка что надо, — отозвался Джулиан, будто это не он четыре часа подряд стращал Роя в баре отеля «Томас Кин».
Да и Айрин Сауэрби ничем не показывала, будто считает Люси бесчувственной. «Желаю счастья», — сказала она новобрачной и прикоснулась губами к ее щеке. Затем взяла Роя за руку и очень долго держала, словно собиралась что-то сказать. Но так ничего и не сказала.
Затем настала очередь родителей Люси. «Доченька» — вот и все, что он шепнул ей на ухо. Заметил, видно, что Люси очень не по себе в его объятиях, и не решился ничего добавить. «О Люси, — произнесла мама, и ее мокрые ресницы коснулись лица дочери, — будь счастлива. Если ты постараешься, так и будет. Ты была такой счастливой девочкой…»
Засим к ней подступили родители Роя, какой-то момент они уступали друг другу дорогу, а потом разом ринулись к новобрачной. Возникшая из этого путаница рук и лиц наконец-то дала присутствующим повод хоть немного посмеяться.
В конце концов, именно Ллойд Бассарт встал горой за юную пару и поддержал ее в желании пожениться на рождество, а то и до рождества, если это возможно. И переменил он свою позицию в начале декабря, после того как вечером Рой внезапно позвонил домой и сказал родителям, чтобы они прекратили на него наседать. «Не могу я больше ждать! — закричал он тогда со слезами в голосе. — Перестаньте! Перестаньте! Люси беременна!»
«Хорошо. Хорошо» — вот и все, что он услышал в ответ. Если дело действительно обстоит так, как говорит Рой, тогда отец не видит иного выхода: ему остается лишь взять на себя ответственность за свои поступки. Насколько мистер Бассарт понимает — нельзя выбирать, быть тебе порядочным мужчиной или непорядочным. Рой сквозь слезы сказал, что примерно так он и сам думал. «Очень хочу надеяться, что так оно и есть», — ответил отец, и тем дело и кончилось.
Часть третья
Она переехала к нему в комнату. К миссис Блоджет, которая назвала ее бесстыдницей. К миссис Блоджет, которая обругала Роя прощелыгой. К миссис Блоджет с ее бесконечными мелочными придирками и предписаниями.
Но Люси молчала. В первые месяцы после свадьбы она изо всех сил старалась делать все в точности, как ей говорилось. Если сомневаться в каждом слове и поступке, вряд ли будешь счастливой, да и с тобой никто не будет особо счастлив. Теперь они муж и жена. Она должна доверять ему. Иначе какая же тут жизнь?
Рой заранее условился с миссис Блоджет, что они будут доплачивать лишь пять долларов в месяц за комнату, и Люси пришлось признать, что им очень повезло: ведь Рой еще уговорился с миссис Блоджет, чтобы она на целый час уступала им кухню — от семи до восьми вечера. Естественно, они были обязаны оставлять кухню в том же идеальном порядке. В конце концов, это же не гостиница, а частный дом. Но Рой уверил миссис Блоджет, что Люси невероятно аккуратна и приучена к порядку: ведь в Либерти-Сентре она три года работала в Молочном Баре после школы и во время каникул. «Вот я и хочу сказать, мистер Бассарт, что здесь вам не какой-то Молочный Бар, не какая-то…» В таком случае и он будет прибираться на кухне вместе с Люси, заверил Рой. Это как же? Ну, если, например, миссис Блоджет оставит посуду после обеда, им будет совсем нетрудно вымыть ее заодно со своей. В армии ему как-то пришлось семнадцать часов подряд драить миски и котелки, так что — тарелкой больше, тарелкой меньше, он и не заметит, будьте уверены.