Черчилль посмотрел на Сталина как на ученика, не понимающего смысла в четырех действиях арифметики.

— Они могли бы, разумеется, прилетать и улетать, но при таком радиусе у них не осталось бы времени, чтобы вести боевые действия. Воздушное прикрытие необходимо держать развернутым для того, чтобы оно приносило какую-то пользу.

— Но во Франции, по нашим данным, нет ни одной сколько-нибудь сильной немецкой дивизии,— заметил Сталин.

— Ничего подобного! — с жаром воскликнул Черчилль, и глаза его вспыхнули горячими огоньками.— Во Франции находится двадцать пять германских дивизий, причем девять из них — это дивизии первой линии. На вашем месте, господин Сталин, я бы уволил вашего главного разведчика, поставляющего столь неверные сведения, или, на худой конец, устроил бы ему хорошую головомойку.

— С нашим разведчиком мы разберемся сами,— усмехнулся Сталин.— Из всех ваших пространных объяснений, господин премьер-министр, я уяснил, что вы не сможете создать второй фронт и не хотите высадить хотя бы шесть дивизий. Я правильно вас понял?

Черчилль кивнул головой.

— Впрочем,— тут же произнес он,— мы могли бы высадить эти шесть дивизий, но, уверяю вас, господин Сталин, что их высадка принесла бы больше вреда, чем пользы, ибо она сильно повредила бы большой операции, намечаемой на будущий год. Война — это война, а не безрассудство, и было бы глупо навлечь катастрофу, которая не принесет пользы никому…

— Мы придерживаемся совсем другого мнения о войне,— нервно прервал его Сталин.— Человек, который не готов рисковать, не может выиграть войну. Чем объяснить, господин Черчилль, что вы так боитесь немцев? Наш опыт доказывает, что войска должны быть испытаны в бою, нельзя получить никакого представления о том, какова их ценность, если войска не испытать в бою.

Из всей этой тирады Сталина Черчилля больше всего взбесили слова о том, что он, Черчилль, боится немцев. И это говорят ему, прямому потомку воинственного герцога Мальборо, ему, старому морскому волку, чья храбрость известна каждому англичанину? Нет, большего оскорбления для себя он не мог и представить! Но он напряг всю свою выдержку, чтобы оставаться внешне невозмутимым.

— А не задавался ли когда-нибудь премьер Сталин вопросом, почему Гитлер не вторгся в Англию еще в тысяча девятьсот сороковом году?

Сталин молчал, и Черчилль поспешил продолжить:

— В то время мощь Гитлера была наивысшей, и все же он не вторгся. Гитлер испугался этой операции. Не так-то легко преодолеть Ла-Манш.

— Не вижу здесь повода для аналогии,— бросил в ответ Сталин, чем еще сильнее взбесил Черчилля.— Высадка Гитлера в Англии встретила бы сопротивление английского народа, и он это хорошо понимал. В случае же английской высадки во Франции народ будет на стороне англичан.

— А если нашим войскам придется отступить? — насупился Черчилль,— Французский народ окажется перед угрозой мести Гитлера, и мы, таким образом, потеряем людей, которые будут нам нужны во время большой операции в следующем году.

Наступило гнетущее зловещее молчание. Казалось, ни Сталин, ни Черчилль уже не в состоянии продолжать этот тягостный для обоих разговор.

— Если вы не в состоянии провести высадку во Франции в этом году,— наконец глухо и отчужденно, но с достоинством произнес Сталин,— я, разумеется, не вправе требовать этого или настаивать на этом. Но я должен ответить вам откровенностью на вашу откровенность: я не согласен ни с одним доводом, высказанным вами.

И Черчилль понял, что сейчас ему остается лишь одно: как можно ярче нарисовать кремлевскому вождю картину готовящейся на будущий год операции «Торч», чтобы тот окончательно не разочаровался в союзниках.

— И все же второй фронт будет открыт! — Черчилль постарался придать своему восклицанию максимум убедительности.— Я имею в виду операцию «Торч». Ради того, чтобы посвятить вас, господин премьер, в этот грандиозный план, я и прибыл в Москву. Но мне сразу же хотелось бы оговориться, что план этот совершенно секретный, кроме меня и Рузвельта, о его существовании не знает никто.

Сталин привстал со своего места и прошелся по кабинету, лукаво взглянув на присутствовавшего во время беседы Молотова.

— Надеюсь,— сказал Сталин,— никакие сообщения о плане «Торч» не появятся в английской печати?

Черчилль широко осклабился, отдавая должное удачной шутке Сталина. Тот снова занял свое место за столом.

— Насколько я разбираюсь в английском языке, «Торч» означает «факел»? — спросил Сталин.

Черчилль поспешил подтвердить это предположение: он был рад, что удалось отвлечь Сталина от мрачного состояния духа.

— У вас в генеральном штабе, оказывается, есть поэты,— снова пошутил Сталин.

— Цель операции,— принялся разъяснять Черчилль,— захватить плацдарм в Северной Африке и в последующем силами высаженных армий во взаимодействии с восьмой британской армией на Африканском континенте. Возглавит операцию генерал Дуайт Эйзенхауэр. Высадка будет осуществлена внезапно. Мы привлечем для вторжения в Северную Африку тринадцать дивизий, а также четыреста пятьдесят боевых кораблей и транспортных судов.

Сталин терпеливо выслушал пространное объяснение Черчилля. Конечно, «Торч» это тоже кое-что, лучше, чем ничего, но это же не высадка во Франции!

— Если к концу года мы сможем овладеть Северной Африкой, мы могли бы угрожать брюху гитлеровской Европы! — вдохновенно заверил Черчилль.

Он взял со стола лист бумаги и быстро нарисовал весьма забавного крокодила.

— Сейчас мы атакуем его жесткую морду.— Черчилль показал рисунок Сталину.— А затем мы атакуем его мягкое брюхо.

— Весьма наглядная иллюстрация,— улыбнулся Сталин, и Черчиллю показалось, что операция «Торч» заинтересовала Сталина в большей степени, чем прежде.

— Поверьте моему чистосердечному признанию,— решив окончательно склонить Сталина на свою сторону, сказал Черчилль, любуясь собственным рисунком,— Мы хотим облегчить бремя, которое несут русские. Если мы попытаемся действовать в Северной Франции, то неизбежно натолкнемся на сильный отпор. Если же мы предпримем попытку в Северной Африке, то у нас будут хорошие шансы на победу, и тогда мы могли бы помочь в Европе.

Черчиллю показалось, что в настроении Сталина произошел некоторый перелом. И в самом деле, он вдруг сам перечислил основные доводы в пользу операции «Торч». Во-первых, это нанесет удар Роммелю с тыла; во-вторых, это запугает Испанию; в-третьих, это вызовет борьбу между немцами и французами во Франции; в-четвертых, это поставит Италию под непосредственный удар.

Черчилль слушал Сталина с восхищением. Черчилль не смог бы назвать никого из известных ему политиков, кто вот так, с ходу, в считанные минуты, смог бы оценить преимущества плана, над которым его генштаб бился на протяжении ряда месяцев. Сталин же оценил все это молниеносно. Ну и голова у этого азиатского сфинкса!

Во время весьма длительной беседы говорили лишь Сталин и Черчилль. Молотов благоразумно помалкивал. Лишь в конце он осторожно спросил, нельзя ли осуществить «Торч» уже в сентябре.

Беседа близилась к концу, когда Сталин подошел к большому глобусу, стоявшему у него в кабинете. Черчилль последовал за ним. Водя толстым указательным пальцем по гладкой, будто отполированной поверхности глобуса, он снова стал убеждать Сталина в тех преимуществах, которые дает освобождение Средиземного моря.

— Господин Сталин,— сказал Черчилль, завершая беседу,— если вы снова захотите увидеться со мной, чтобы обсудить новые важные проблемы, знайте, что я всегда в вашем распоряжении.

Морщины на лбу Сталина слегка разгладились.

— По русскому обычаю гость должен сказать сам о своих желаниях. Что касается меня, то я готов принять господина Черчилля в любое время.

«Теперь он знает самое худшее,— облегченно подумал Черчилль,— и все же остается доброжелательным ко мне. Сегодня я могу поспать спокойно: лед сломлен и установлен человеческий контакт».

Но как он ошибался! На следующий день Черчиллю доложили, что Сталин, если это устраивает высокого гостя, готов принять его в одиннадцать часов вечера. Для Черчилля этот день, тринадцатое августа, всегда был «днем Бленгейма»: именно в битве при этом баварском городке в 1704 году англичане и австрийцы под командованием предка Черчилля Мальборо и Евгения Савойского нанесли поражение французам и баварцам. Черчилль ответил согласием.