— Хорошо. Бери под свое командование оставшиеся части Резервного фронта и резервы Ставки.

— Будет исполнено, товарищ Сталин.

Положив трубку, Жуков на минуту задумался. Какую черную неблагодарность со стороны Конева предсказывает ему Сталин? Нет, Конев, пожалуй, не способен на такое, тут явно сработала извечная сталинская подозрительность.

И только спустя годы Жуков вспомнит эти провидческие слова Сталина: и в сорок пятом, когда Конев возгорелся желанием первым ворваться в Берлин и возвел на Жукова всяческую хулу, и уже значительно позже, когда после хрущевского октябрьского Пленума ЦК партии, на котором Жуков был обвинен в стремлении принизить роль партии в армии, Конев выступил в «Правде» со статьей, обвиняя своего бывшего спасителя во всех смертных грехах.

Впрочем, откуда было Жукову знать, что и Сталин ответил ему за все его заслуги в войне такой же черной неблагодарностью, отправив его после войны в «почетную» ссылку — командовать второстепенным Одесским и Уральским военными округами? И Берия, вероятно, не без ведома Сталина начнет «шить» на Жукова дело по обвинению его в связях с английской разведкой.

Сейчас же, в штабе фронта, отбросив мысли о предупреждении Сталина как нечто несущественное, Жуков вернулся в горницу, где продолжала работать правительственная комиссия, возглавляемая Молотовым.

— Товарищ Сталин только что сообщил о моем назначении командующим Западным фронтом,— четко и подчеркнуто официально произнес Жуков.— Думаю, что комиссии, если у вас нет возражений, следует немедля прекратить работу.— Произнося эти слова, он заметил на себе открыто враждебный взгляд Ворошилова.— Сейчас нам не до архивных изысков. Товарищ Сталин требует от нас не пустых слов, а реальных действий.

Колючие глаза Молотова обдали его холодным блеском. В душе Молотова закипела умело сдерживаемая им ярость: он был зол на Сталина за то, что тот, зная о его нахождении в штабе фронта, тем не менее сообщил о назначении Жукова, минуя своего ближайшего сподвижника. Кроме того, Молотова выводило из себя то, что во фронтовых условиях военные порой могут брать верх над высшим эшелоном политиков и даже диктовать им свои условия, чего они никогда бы не посмели сделать в мирное время. Тем не менее указания Сталина всегда и везде были для Молотова высшим и непререкаемым законом.

— Хорошо,— угрюмо сказал он.— Мы сейчас же возвращаемся в Москву. Но имейте в виду, что правительственная комиссия не завершает свое расследование. Виновные будут непременно сурово наказаны.

Холодно попрощавшись с Жуковым, Молотов вышел. Вслед за ним торопливо последовал Ворошилов. Василевский, улыбнувшись, многозначительно пожал Жукову руку.

…Спустя два дня Молотов потребовал Жукова к телефону.

— Немцы взяли Калугу,— сухо и надменно, будто Жуков был у него в подчинении, проговорил Молотов.— Ваши войска продолжают отступать. Учтите, если вы сдадите Москву, вам не сносить головы.

— Не надо меня пугать, я уже давно пуганый! — вспылил Жуков.— Еще не прошло и двух суток, как я принял командование фронтом…

— Двое суток на войне — немалый срок, пора разобраться в обстановке и принять меры,— резко прервал его Молотов.— Вы обязаны стоять насмерть и не пустить немцев в Москву.

Жуков окончательно взорвался:

— Если товарищ Молотов считает себя способным разобраться в обстановке и отстоять Москву, милости прошу: вступайте в командование фронтом.— Раздражение душило Жукова, он говорил отрывисто и горячо.

В ответ раздались гудки: Молотов бросил трубку.

Жуков вышел на крыльцо, раскованно глотнул бодрящий воздух. Крупные хлопья снега, закрывая горизонт, устремились к земле. Было безветренно. Где-то поблизости время от времени бухали орудия.

«Красота какая! — подумал Жуков,— Даже война не может уничтожить эту красоту. Вот только в этой красоте на большаках могут увязнуть и танки, и орудия. И красота бывает опасной».

Он не заметил, как сзади к нему подошел Булганин.

— Только что перехватили немецкое радио. Гитлер, выступая в Берлине, сказал: «Сегодня я могу совершенно определенно заявить: противник разгромлен и больше никогда не поднимется!»

— Это мы еще посмотрим,— просиял Жуков своей белозубой улыбкой,— Это еще бабка надвое сказала! Деревню Стрелковку, где я родился, он, скотина, все-таки взял. Тут до нее рукой подать. А что касается Москвы, то вот! — И Жуков, изобразив крепкими пальцами внушительный кукиш, решительно выставил его в сторону Булганина.

— Чего ты мне его суешь? — Булганин громко рассмеялся,— Ты его лучше Гитлеру покажи!

— Покажу и Гитлеру! — Жуков рывком вспрыгнул на сиденье «бьюика» и с лязгом захлопнул дверцу, крикнув перед этим: — Я — на передовую. Оттуда до Гитлера ближе!

…Вернувшись с передовой уже поздно ночью, Жуков, наскоро перекусив, решил хотя бы часок соснуть. Но едва он задремал, как его позвали на узел связи. Звонил Сталин.

— Товарищ Жуков, вы уверены, что мы удержим Москву? — не поздоровавшись, спросил он без всяких предисловий.

Жуков насторожился: никогда прежде он не слышал от Сталина таких прямых, стреляющих в упор вопросов и никогда прежде он не чувствовал, чтобы в голосе Сталина столь явственно проступало волнение.

— Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

Жуков молчал. Ответить бодрым, неунывающим голосом: удержим, готов поклясться, что удержим? Или сказать прямо, что Москву уже не удержать и тут же, для успокоения вождя и самого себя, добавить, что вот-де Кутузов сдал Наполеону Москву, но это же не означало, что была сдана Россия. Или напустить туману, вроде того, что вот ежели обстановка сложится так или же вот так и от этого будет зависеть… Нет, ответ должен быть только один. И, чувствуя, как нетерпеливо-жадно ждет этого ответа Сталин, Жуков отчетливо, вложив в свои слова максимум убежденности и веры, произнес в трубку:

— Товарищ Сталин, Москву, безусловно, удержим.

— Это неплохо.— Сталин долго молчал.

О чем он сейчас думает? Верить или не верить ему, Жукову? Или сомневается? Или хочет верить вопреки самым худшим предположениям?

— Это неплохо, что у вас такая уверенность,— наконец послышался глухой голос Сталина.— Главное, чтобы эта уверенность была построена на реальной почве. А не просто высказана ради того, чтобы поберечь нервы товарища Сталина.

— Я за свои слова отвечаю головой,— вынужден был все-таки высказать что-то вроде клятвы Жуков.

— Не надо головой. Ваша голова нам еще пригодится, товарищ Жуков. Какие подкрепления вам нужны в настоящее время?

— Нужно еще не менее двух армий и хотя бы двести танков.

— Позвоните в Генштаб и договоритесь, куда определить две резервные армии, которые вы просите. Они будут готовы в конце ноября. Танков пока дать не сможем. Несмотря на вашу уверенность, мы приняли решение об эвакуации государственных учреждений из Москвы.

Сталин ненадолго умолк и завершил разговор:

— Могу сказать еще об одном, но только вам лично. Постановление об эвакуации требует, чтобы товарищ Сталин немедленно эвакуировался из столицы. Так знайте, что товарищ Сталин, хотя и является дисциплинированным членом нашей большевистской партии, не собирается удирать из Москвы.

— Я вас понял, товарищ Сталин.

— Желаю успеха. И помните: отступление пора прекратить. Седьмого ноября мы, как и обычно, проведем традиционный парад на Красной площади. Так что постарайтесь, пожалуйста, чтобы это был наш парад, а не немецкий парад.

Если бы мозг Жукова был создан для философских исканий или психологических опытов, а не для решения стратегических и тактических задач войны и если бы у него были время и возможности отвлекаться от того главного, чему он был самим Провидением предназначен в этой жизни, то вполне возможно, что он задумался бы в эти минуты и о том, какие чувства переживает сейчас Сталин, какие думы одолевают его, и вообще, отличается ли нынешний Сталин, который пребывал в стихии мирного времени.

И если бы Жукову каким-то чудодейственным образом передались мысли, чувства и состояние Сталина, он бы представил его не таким, каким знал прежде, а таким, каким он был теперь.