(Клэй, который, конечно же, прочитал рекомендательное письмо, был поражен этим словом, которое мать не позволяла произносить в доме ни под каким видом.)

…Сердце и долг велят мне позаботиться о вышеупомянутом юноше. Короче говоря, ты меня весьма обяжешь, изыскав возможность взять его к себе «под крыло», — я не жду чудес от молодого Скеррита, но, по-моему, он обыкновенный порядочный малый. Да чудеса тут вовсе и ни к чему, во всяком случае, на подобной службе. Это то надежное среднее звено, на котором держится жизнь. Не стану распространяться, салям!»

Машинистку, которой мистер Статчберри диктовал письмо, позвали в этот момент к начальству мистера Статчберри, в результате чего он забыл присовокупить, как намеревался: «Нижайший поклон миссис Арчболд». Даже влиятельным людям приходится смотреть себе под ноги.

Однако Клэй Скеррит все же был принят на таможню, поскольку мистер Арчболд не мог отказать мистеру Статчберри в любезности, о которой тот просил. Итак, каждое утро Клэй в строгом темном костюме, купленном для этой цели матерью, переправлялся на пароме в таможню. Его тонкие, длинные пальцы приучились быстро перебирать квитанции. Он аккуратно раскладывал входящие и исходящие, обработав их. Со временем для него стало самым обычным делом выписывать химическим карандашом под копирку копии, копии, копии.

Клэй не изъявлял недовольства: если он и чувствовал себя парией, то ведь он знавал и худшие дни.

Однако мать нет-нет да и проливала свет на его неблагополучие.

Как-то вечером, когда засорилась раковина, она сказала ему:

— Вот умру будешь вспоминать свою никудышную мать только пойми я потому забываю про раковину когда мою посуду что все думаю думаю думаю о тебе хорошо бы попалась какая-нибудь практичная девушка все бы поправила что твоей маме не удалось я всегда хотела как лучше конечно я тебя не принуждаю только советую время ведь не ждет.

Ее сын не мог себе этого представить и не обращал внимания на ее слова. Он всматривался в свадебную фотографию. Фигуры на ней, такие живые, казалось, таили в себе нечто внятное лишь ему, и белая ладья свадебной туфли все манила в открытое море, словно судьба подавала знак.

Мать же продолжала втуне произносить тирады по поводу уходящей жизни. Однажды она вторглась в его мир, велев ему сходить в химчистку.

— Милый мой снеси-ка мой серый костюм на нем пятно от томатного соуса жутко смотреть когда такая толстая да еще пятно.

Клэй отправился исполнять, что было велено. Или, возможно, это улицы и трамваи двинулись мимо него, дабы он исполнил поручение матери. День был солнечный, наполненный металлическим лязгом. Дома ни от кого не таились, жизнь в них распахнута была настежь. В одном из окон женщина рассматривала подмышку. Это рассмешило Клэя.

Когда он вошел в химчистку, одна из приемщиц, отведя в сторону руку с сигаретой, говорила другой, молоденькой:

— Я покидаю тебя, Мадж. Сматываю удочки. Нужно срочно бежать домой и сбросить туфли, будь они прокляты. Ноги огнем горят.

Клэя все продолжало смешить.

Молоденькая приемщица, окруженная благоуханием химчистки, опустила глаза на стопку коричневой оберточной бумаги. У нее у самой была чистая-пречистая бледная пористая кожа.

— Что случилось? — спросила она, поскольку клиент все смеялся и смеялся. Спросила очень вежливо и спокойно.

— Ничего, — ответил он и добавил: — По-моему, вы совсем как моя мать.

В каком-то смысле это было не так, потому что девушка была плосконькая и бесцветная, а его огромная, тучная мать представляла собой по меньшей мере стопудовый оплот серости. Тем не менее что-то побудило Клэя сказать так.

Девушка не ответила. Она опять потупила взор, словно бы он преступил границы. Потом взяла костюм и осмотрела пятна от соуса.

— Завтра будет готово, — сказала она.

— Да ну!

— А что? У нас такой срок.

Каким же ровным и отсутствующим тоном говорила она!

И Клэй сказал, сам не зная почему:

— Вы чем-то расстроены.

А она ответила:

— Да просто раковина засорилась вчера вечером.

Это прозвучало у нее так серенько, и во взгляде ее было столько надежности, неизменности. Он сразу понял, что был прав, уловив в этой девушке из химчистки что-то от своей матери: зерно надежности. Клэй заволновался. Потому что он не верил, будто все преходяще, как ни стремилась убедить его в этом мать, не верил, даже когда следил за комьями земли, падающими на крышку гроба. Не верил, покуда он был он.

— Значит, завтра, — сказал Клэй.

Это прозвучало так, словно завтра было уже сегодня.

Клэй сразу же привязался к Мадж, как привязан был к матери, только по-другому. Взявшись за руки, они бродили по мертвой траве в парке или разглядывали зверей в клетках. Они жили уже одной жизнью — молчание их принадлежало уже им обоим. У них были одинаково потные ладони. А если Мадж и говорила что-нибудь, отвечать не было ни малейшей необходимости — это всегда было что-нибудь незначительное, цвета опилок.

Она говорила, например:

— Когда у меня будет свой дом, я ничего не буду делать по пятницам. Всему свое место и время. Постели тоже.

Или она говорила:

— Я люблю, чтобы все было красиво.

Или говорила:

— Замужество вещь серьезная.

Клэй, который ничего еще не сказал матери, уже и сам начал понимать, насколько серьезная.

Наконец он все-таки рассказал матери, она как раз вытирала апостольские ложки и уронила одну из них, он же предоставил ей самой поднять ее с пола, считая, что нагнуться лишний раз в порядке лечебной гимнастики для нее только полезно.

— Я очень рада Клэй, — вся красная, сказала она, помолчав. — Просто не дождусь когда увижу эту милую девушку нам надо все обсудить я думаю мы поладим совершенно не вижу почему бы молодым не попробовать жить с матерью если в доме хватает места чаще всего трения возникают не из-за характера все зависит от площади.

Миссис Скеррит всегда считала себя очень разумной.

— И Мадж так на тебя похожа, мам.

— Как это?

Он никак не мог объяснить ей того главного, что было для него столь важно, что побуждало его к женитьбе — то есть про неизменность. Не мог объяснить, что побуждало его к женитьбе, потому что и сам еще этого не знал.

— Ну что ж чем скорее мы познакомимся тем скорее мы это выясним, — только и оставалось сказать миссис Скеррит.

И Клэй привел Мадж. Руки у них в тот день были еще более потными, чем обычно. Дом на подпорках утопал в темной тени ветвей.

Миссис Скеррит отворила дверь.

— Ах ты с ней, — сказала она. — Только не сейчас, не сейчас.

Клэй сказал Мадж, чтобы она уходила, по крайней мере сейчас, что он придет к ней, и вслед за матерью вошел в дом.

Миссис Скеррит так больше и не встретилась с Мадж, разве что в зеркале, глядя в которое убеждалась с замешательством, что ничего незыблемого, неизменного не существует.

Вскоре она умерла. Сказали, от сердца.

И Клэй привел Мадж в дом, где родился и вырос. Они никуда не поехали в свой медовый месяц, поскольку замужество, как говорила Мадж, вещь серьезная. Клэй надеялся, что сумеет справиться с тем, что положено делать в постели отца с матерью. Затерянные в этом обширном владенье со скомканными простынями, Клэй и Мадж слушали друг друга.

И все было хорошо. Клэй продолжал каждый день ходить на таможню. Бывало, ущипнет Мадж за ухо.

Мадж приняла как есть дом, полный резьбы, вещи, накопленные свекровью, включая полосатые салфеточки; однажды в шкафу она нашла даже чучело канарейки. Она не высказывалась по этому поводу, просто принимала все как есть. Только одной-единственной вещи в доме она не приняла. Клэй в конце концов спросил:

— Куда делась фотография?

— Она в шкафу, — ответила Мадж.

Он вытащил родительскую свадебную фотографию и поставил ее на прежнее место, на украшенный резьбой стол. Она была рада, что он хотя бы не стал спрашивать, почему она убрала фотографию, а то она не знала бы, что и сказать. Куда как плохо, если не знаешь, чего ждать от мужа, но когда и сама себя не понимаешь — это уж совсем никуда.