В то время я безвылазно сидел в четырех стенах, никуда не выезжал, и обо мне пошли слухи как о сумасбродном отшельнике и даже сером кардинале, что отгородился от всего мира. Слухи обрастали все новыми легендами. Мое состояние постоянно росло и удваивалось каждые два года, причем без особых усилий с моей стороны. Меня, мягко говоря, не любили. Мое имя стало синонимом диктатора эпохи позднего капитализма. При этом я вовсе не жадничал, не чах над богатством, как Дагоберт Дак, но все мои филантропические поступки воспринимались скептически. Может, люди в чем-то и правы, ведь я жертвовал без особого воодушевления, швырял деньгами с таким видом, будто поступаю так лишь для облегчения совести, и редко делал пожертвования достоянием гласности. Мне было все равно.

Я убивал время за чтением толстых романов, а также слушал симфонии Малера. Единственным человеком в моем ближайшем окружении, чье присутствие я мог терпеть долго, был Лукиан. Я считал его своего рода сокамерником. Сильвия Кеферлоэр, урожденная Таннер, умерла от рака поджелудочной железы. Мы перевезли ее в США, к лучшим врачам, но все бесполезно. На смертном одре она бредила, говорила всякую бессвязную чепуху, проклинала мир, видела ангелов, что наполовину были пурпуровыми улитками, и просила черничного сока с медом. Мы с Лукианом по очереди держали ее за руку, и в палате происходили мучительные сцены: Сильвия упрекала нас, что мы только притворяемся, что на самом деле нам нисколько не жаль ее, нам лишь бы бросить ее тут одну… «Ах, как я люблю вас, как я вас люблю, ребятки!» До последнего вздоха Сильвия говорила о том, что она нас так сильно любит.

Я принял ее беду очень близко к сердцу. Но тем не менее, когда Сильвия умирала, я мысленно предлагал сделку Богу – или же богам, я был довольно гибок во взглядах, – возьмите Сильвию, но за это сохраните жизнь Софи! По рукам! Решено.

Луки встретил смерть жены предельно сдержанно, хотя очень привык к ней. Его горе было неподдельным, да и мое тоже, хотя в моем случае скорбь относилась к самой Сильвии лишь отчасти – я скорбел не только о ней, но и о том, что нам не суждено было стать счастливыми вместе. Такая трагическая невозможность!

Я решил заняться самовнушением. Счастье во многом состоит из самообмана – доктор Фрёлих совершенно в этом прав. Нельзя сказать однозначно, что обман – это плохо: он имеет выигрышную и проигрышную стороны, и, если обманывать себя умело, тогда можно постепенно выдавить из себя неудачника и шумно праздновать победу над самим собой. Итак, я начал внушать себе, что меня страшно интересует живопись, и в самом деле вскоре заинтересовался ею. А что, неплохое занятие – ежедневно листать каталоги мировых аукционов, делать заказы по телефону, охотиться за тем или иным полотном, пополнять коллекцию и при этом еще оставаться в выигрыше, потому что цены на картины старых мастеров росли со страшной скоростью. Что ж, удовольствие от покупки сохранялось недели две, затем я гнался за следующим удовольствием, потом за следующим и так далее. Я не жил, а прозябал, хотя и в великой роскоши. Просто убивал время. А затем случилось нечто непостижимое. Это было словно… не могу подобрать подходящего сравнения, думаю, у вас это выйдет лучше.

Зазвонил телефон, я взял трубку. Любезная барышня из центрального отделения нашей фирмы в Мюнхене извинилась за беспокойство и сообщила, что на проводе ожидает дама, которая не-пре-мен-но желает поговорить со мной. Зовут эту даму Софи Курц. Она до того настойчиво просила соединить ее с вами, что просто не было никакой возможности отделаться от нее. Так переключать ее или нет?

Высокие тона

Январь 1976 года. Съемная двухкомнатная квартира где-то на краю Герне. Софи в одиночку пьет белое баденское вино – прямо из бутылки, корчась в углу на голом матрасе. Шторы плотно задернуты. Кроме нее, в комнате находятся еще двое мужчин и одна женщина и смотрят по крошечному черно-белому телевизору обзор криминальных событий за неделю. Каждые две-три минуты женщина бросает на Софи уничтожающие взгляды, но той на все наплевать. Ведь шнапс она больше не пьет, раз группа выдвинула ей такой ультиматум. А это всего лишь белое вино, к тому же ее первая бутылка на сегодня. И выпивает она не больше полутора бутылок в день – вполне терпимая и разумная доза. Обзор криминальных событий подходит к концу, но об ограблении банка в Реклингхаузене так и не говорится ни слова. Возможно, ущерб оказался не слишком значительным, даже девяти тысяч марок не набралось. Передачи «Криминал по пятницам» – излюбленного зрелища доносчиков всей страны – преступники боятся как черт ладана: после каждого ее выпуска в полицию поступают тысячи звонков, среди разнообразных сообщений бдительных граждан встречаются и вполне конкретные.

Шатаясь, Софи бредет в ванную и разглядывает в зеркале свое лицо. Скоро ей сорок пять – на пятнадцать лет больше, чем самой старшей женщине в их группе. Банки теперь уже не держат в кассах столько наличности, как раньше, и добывать деньги на хозяйство приходится все чаще и чаще, а ведь львиную долю добычи забирают активные бойцы-террористы. Группа Софи занимается исключительно финансовым обеспечением товарищей, но, кроме Софи, ни один из ее членов не состоит в официальном полицейском розыске. Подельники сочли алкогольную зависимость Софи реальной угрозой их безопасности. Пришлось пообещать, что она больше не прикоснется к шнапсу, иначе ей объявят бойкот и расправятся с нею по-своему.

– Я устала. Я больше не могу грабить банки, – говорит она своему отражению.

– Ты делаешь это очень неплохо. Когда трезвая. В зеркале отражается лицо мужчины по имени Якоб, ему двадцать восемь лет. Будь он немного поплотнее и пошире, то внешне напоминал бы кинорежиссера Фассбиндера.

У Якоба есть связи, с помощью которых он дважды в год обеспечивает всю группу новыми паспортами, подделанными до того искусно, что еще ни один уличный патруль не заподозрил подвоха.

– Нам нужно придумать что-то свеженькое, – считает Софи. – Все одно и то же, такой примитив… С каждым разом риск становится больше, а доходы – меньше. Долго мы так не протянем.

– Я тоже так думаю, – улыбается Якоб и протягивает какую-то папку. – Предложение сверху. Взгляни-ка на эти материалы. Это касается лично тебя.

– Меня?

Софи пугает все, что касается лично ее. Ничего хорошего она не ожидает и никому не верит. Поколебавшись, она берет папку и листает ее содержимое.

Якоб внимательно наблюдает за ее реакцией:

– Ведь ты была знакома с ним? Верно?

Софи нервничает, в горле у нее застревает комок, она часто моргает.

– С тех пор прошло несколько десятков лет, слышишь? Да он давно забыл меня!

– Ты только прикинь, какую кучу бабок мы огребем! И почти ничем не рискуя. Если только он клюнет на удочку… Обязательно надо попробовать! Такая жирная птица… А потом можешь спокойно отправляться на пенсию.

– Да его наверняка охраняет сотня телохранителей! Нас всех заметут подчистую: ведь он живет в сердце Баварии!

– Подумаешь, Бавария! Ты встретишься с ним с глазу на глаз. А если он не захочет говорить с тобой, что ж, тогда придется придумать что-нибудь другое.

Некоторое время Софи еще возражает, но Якоб не собирается отступать от затеи и посвящает в нее всех присутствующих.

– Я судорожно вцепился в телефонный аппарат. Вы не представляете, что творилось в моей душе, но вы все же постарайтесь это представить и описать все как есть, искренне и достоверно. Найдите самый верный тон, самый пронзительный, самый высокий!

– Да?

– Александр?

– Да.

– Это Софи. Еще не забыл меня? Мы с тобой встречались когда-то… очень давно. Наверное, уже четверть века тому назад…

Я не верил своим ушам. С меня ручьями лился пот. Любимая – моя любимая – говорила со мной, а ведь я уже почти похоронил ее. Колени мои дрожали и подгибались. Сам не знаю, как я выговорил:

– Я помню тебя.

– Твой телефон прослушивается?

– Нет, – сказал я, но мысль об этом ни разу не приходила мне в голову.