— Думаю, я поняла вас правильно, сэр, — произносит Линда, вставая, ей удается (по крайней мере внешне) сохранять невозмутимый вид, — можете быть совершенно спокойны: я не буду больше досаждать вам своими песенками.

Она кивает нам на прощанье и уходит.

— Боюсь, что мы поступили с ней не по-джентльменски, — бормочет шеф с виноватым видом. — Вышло так, будто мы ее прогнали…

И, чтобы наказать себя за столь не джентльменское поведение, он выпивает виски одним духом. Потом, раздосадованный воцарившимся молчанием, рычит:

— Чего вы застыли, как монумент? Не хватало еще, чтобы и вы на меня начали дуться!

— Как можно, сэр. Я только не могу понять, зачем вам нужна эта женщина, раз она явно не желает ложиться с вами в постель. В конце концов, это вопрос взаимной симпатии.

— Глупости. — Рыжий пренебрежительно машет рукой. — Симпатия — это роскошь, а я не привычен к роскоши, мой друг. Я когда-нибудь спрашивал у вас, нравлюсь я вам или нет? Так почему это я должен ей потакать? В конце концов, мне нужна не симпатия, а мне нужно другое, то, что, слава богу, всегда налицо.

— Боюсь, что вам ничего не нужно, — осмеливаюсь возразить я, — и эта женщина тоже вам не нужна. Просто вас раздражает тот факт, что, как вы сами сказали, у соседа есть кошка, а у вас — нет.

— Хотя бы и так, это не так уж мало… — ворчит Дрейк, наливая себе лошадиную дозу виски.

Он собирается еще что-то сказать, но в этот момент оркестр оглушительно грохает, что знаменует начало второй части программы — ее ночной части, предназначенной для людей без предрассудков.

— Следующий номер нашей программы — секс по ту сторону «железного занавеса»! — объявляет конферансье в темно-синем смокинге. — Фрейлейн Хильда, недавно покинувшая красную Германию, избравшая свободу!

— О, это что-то новое! — восклицает Дрейк. — Раньше такого номера не было. Значит вы, Питер, напрасно обвиняете Стентона в отсутствии воображения. Вы просто заритесь на его место, приятель!

Ему явно нравится приписывать мне собственные умозаключения, и поскольку было бы грешно лишать его этого удовольствия, я ограничиваюсь следующим замечанием:

— Воображением, сэр, вероятно, обладает фрейлейн Хильда, а не Стентон. Держу пари, что она с этим своим эмигрантским номером уже несколько лет кочует по ночным клубам Сохо.

— Это не имеет значения, — ворчит рыжий, устремляя свой взор на даму, уже появившуюся на дансинге. — Во всяком случае, это оригинально.

Вид бездомной бродяжки весьма невзрачный. Она одета в грубую спецовку синего цвета. На голове платок. Очевидно, в Лондоне так представляют себе людей, живущих по ту сторону «железного занавеса». «Потерпевшая» оставляет возле стула свой эмигрантский чемоданчик и начинает с ходу снимать с себя свою простонародную одежду, чтобы показать, что у нее под платьем. Под платьем оказывается очень белое и очень пышное тело молодой женщины, весьма подвижной и изворотливой в демонстрации двусмысленных и откровенно бесстыдных телодвижений.

Поломавшись в голом виде сколько влезет, так что зрители смогли досконально, во всех деталях, изучить ее телосложение, женщина открывает чемоданчик, и начинается стриптиз наоборот, то есть одевание. Только на этот раз она надевает на себя лучший модный наряд в самом шикарном варианте, так что по окончании процедуры перед нами предстает изысканно одетая дама — неоспоримое вещественное доказательство преимуществ западного мира.

— Не дурна… — заключает рыжий, когда бедная эмигрантка направляется за кулисы, — и пышна в меру. Откровенно говоря, в ней больше секса, чем в Линде. Боюсь, мой друг, что я больше не смогу вернуться к худым… То ли это пресыщение… то ли ностальгия… Она мне напоминает Бренду…

Он делает знак Стентону, который как раз в это время проходит мимо нашего столика:

— Будьте любезны, дорогой, пригласите эмигрантку за наш столик…

— Эмигрантку, сэр? Да она за всю свою жизнь ни разу не выезжала из Лондона!

— Тем лучше. Значит, не потребуется переводчик.

Повернувшись ко мне, Дрейк поясняет:

— Я это делаю главным образом в ваших интересах. В конце концов, она ведь бедная горемыка вроде вас, или же играющая такую роль, что, в сущности, одно и то же.

— Вы напрасно утруждаете себя, сэр.

— Ах да, я совсем забыл, что у вас есть Линда. Ну что ж, пусть эта белотелая красотка достанется старине Дрейку… Дрейк не гордый… Его могут удовлетворить и остатки былой роскоши…

— Думаю, сэр, у вас нет недостатка в выборе.

— И я так думал, дружище. Пока не убедился, что богатый выбор скорее усложняет, чем облегчает жизнь. По-видимому, у меня уже сложились навыки женатого человека. Терпеть не могу приручать новых кошечек для того, чтобы потом выгонять их из дому. Терпеть не могу их менять. Новая, поскольку она новая, всегда чего-то ждет от тебя… Не только денег… Ей не терпится узнать, что ты с ней будешь делать. А самой и в голову не приходит, что, может быть, ты настроен совсем на другую волну… Нет, нет, новые меня раздражают… Но поскольку эта дама эмигрантка, я готов предпринять последнюю попытку…

Эмигрантка не заставляет себя долго ждать, она появляется за нашим столиком, вызывающая, одетая по последней западной моде (ее туалет как нельзя лучше будет соответствовать кабинету шефа). Костюм дамы в меру тесен, чтобы подчеркнуть и без того соблазнительные формы.

— Ах, я искренне польщена вашим вниманием, мистер Дрейк, — щебечет она на своем родном лондонском диалекте, грациозно подавая полную белую руку сначала шефу, а потом мне. — Увы, вы пьете шотландское…

— А вы бы предпочли?.. — спрашивает рыжий, приглашая ее сесть рядом.

— Шампанское, разумеется. Крепкие напитки старят, да будет вам известно…

— Шампанское? А какое количество вас удовлетворит? Бутылка? Две? Три?

Дама пожимает полными плечами.

— Можно и больше, разумеется, если я получу полагающийся процент.

— Процент? — Дрейк таращит голубые глазки. — Вы слышите, Питер? Она желает не только угощаться шампанским своего шефа, но и получить за это процент… Ну, знаете… Это просто…

И он закатывается хриплым смехом, причем так, что на глазах выступают слезы. Я никогда еще не видел его в таком состоянии.

— Нет, это просто… Это в самом деле переходит все границы, — выдавливает из себя шеф, обуздав наконец обуявший его приступ веселья.

— Мне очень приятно, что я смогла вас развеселить, сэр, — произносит бедное создание, бросая на меня удивленный взгляд, словно хочет спросить: «Он что — в своем уме?»

— Да, да, но я просто остался без сил, дорогая Хильда… Ах… Закажите, Питер, бутылку шампанского… Нет, это в самом деле…

Видя, что шампанское все же подают, дама кладет ногу на ногу, что требует известной ловкости, учитывая узость ее юбки и полноту бедер, и непринужденно берет сигарету из пачки, которую я ей протягиваю.

— Не думала, что вы такой весельчак, мистер Дрейк, — говорит она. — Мне говорили о вас другое.

— Что же именно, дитя мое? — любопытствует шеф, принимая дежурный лениво-добродушный вид.

— Не очень лестное, сэр… Вы же знаете, досужие языки…

— Конечно, конечно, — кивает головой рыжий. — Не удивительно, что я тоже слышал о вас кое-что…

— Вот как? — Дама выпячивает свой могучий бюст. — Что же именно вы слышали?

— Во-первых, что вы вовсе не эмигрантка…

— О, всего-то… — мисс Хильда делает небрежный жест рукой, показывая, что не намерена заниматься такими пустяками.

Вообще говоря, в ней ощущается некая широта души, а круглое белое лицо выказывет добродушный нрав, причем добродушие у нее натуральное, не то что у Дрейка. Судя по первому впечатлению, пышнотелую Хильду следует отнести скорее к категории женщин типа Дорис, чем таких кобр, как Бренда.

— Как видите, дружище, Сохо переживает упадок нравов, — обращается ко мне Дрейк, когда после очередного потрясающего номера в зале воцаряется относительная тишина. — Наша Хильда, вместо того чтобы быть польщенной вниманием шефа, заводит речь о процентах…