Полночь. Но этот раз мне не нужно лезть через балкон. Я смело стучусь в соседний номер и смело вхожу в дверь, за которой меня ждут генерал и Борислав. Шеф жмет мне руку и даже собирается что-то сказать, но он не любитель прочувствованных речей, и вместо приветствия просто смотрит мне в глаза своими синими глазами — неприлично синими для человека в генеральском звании.

— Как больная?

— Спит глубоким сном.

— Тогда садись и перейдем к вопросам.

Я выполняю приказ, а он, верный своей привычке, начинает мерять комнату шагами.

— Ты считаешь, что надо пропустить посылочку-другую. Это действительно необходимо, чтобы дать тебе время для дальнейшего расследования. А вдруг в посылке окажется десять-пятнадцать килограммов героина? Ведь у нас есть обязательства перед другими странами.

— Этого они не сделают. По крайней мере на первых порах. Пока не проверят, надежен ли канал.

— А как мы сообщим тебе, какое количество поступило? И о том, пропустили мы его или задержали?

Это один из тех вопросов, на которые я сам еще не нашел ответа. И я молчу.

— Твоя работа уже на том этапе, когда просто невозможно действовать без связи. Мы могли бы установить связь в самом квартале, но это опасно.

— Очень опасно, — соглашаюсь я.

— В таком случае связь остается прежней. А ты должен сделать все необходимое, чтобы укрепить доверие к себе. Тогда ты спокойно сможешь ею воспользоваться.

— Понял.

— А как будешь извещать о контрабанде?

— Нужен такой способ, в который легче всего поверит тип вроде Дрейка: в случае необходимости я буду посылать из Лондона открытки на указанный вами адрес. Под маркой я буду наносить бесцветными чернилами дату и название судна. Из Варны открытки будут посылаться в Вену по адресу, который я указал: дату и название баржи следует проставить под маркой.

— Решение не безупречное, — размышляет генерал. — Однако для этого твоего типа, наверное, пройдет.

— Небезупречное, но пройдет наверняка, раз проект не вызывает сомнений, — заявляет Борислав.

Генерал, не обращая внимания на его слова, меняет тему разговора:

— А что ты можешь сказать о Ларкине?

— Ларкин — это ЦРУ, — вставляет Борислав.

— Я не тебя спрашиваю, — хмурится генерал. — И вообще ты что-то нервничаешь.

— Да нет… просто бросил курить…

— А-а-а… Ну, раз бросил курить, дай ему сигарету, Боев, пусть успокоится.

Мы закуриваем, и я выкладываю с подробностями, что уже сообщил в более сжатой форме в своем докладе. Ничего другого я пока сказать не могу.

— Ларкин — это ЦРУ или в крайнем случае Интерпол, — снова вмешивается Борислав.

— Но для нас не все равно, какую именно организацию представляет этот господин.

Генерал говорит медленно, будто рассуждает вслух. Я возражаю:

— По-моему, он не может быть сотрудником Интерпола. Это исключено. Возможно, Дрейк не разбирается в методах тайнописи, но зато прекрасно разбирается в служащих «Наркотик-бюро», и в свою банду такого служащего ни за что не возьмет. Ларкин — или представитель американских коллег Дрейка, который берет на себя переброску товара за океан и его продажу, или агент ЦРУ. Третьей возможности я не допускаю.

— Хорошо, — соглашается генерал. — Если он — контрабандист, мы можем утешаться тем, что помогаем в работе коллегам из соседнего управления. А если он из разведки, какие у него могут быть цели?

— Воспользоваться каналом и сетью сообщников в собственных целях, — говорит Борислав.

— Ты так думаешь?

На языке генерала это значит, что догадка кажется ему неубедительной.

— Или использовать их для политической провокации, — не сдается Борислав.

— Да, одно из двух. Но нам не все равно, что именно. Если он хочет попользоваться каналом, на здоровье: канал наш, и мы ему поможем. Но если он готовит провокацию, ее следует раскрыть как можно скорее, как бы не получилось, что провокация против нас проводится с нашей же помощью.

Он умолкает, отходит к балкону, возвращается и говорит:

— Это и будет твоей главной задачей на данном этапе, Эмиль: разберись в намерениях Ларкина. Для нас сейчас главная фигура — Ларкин, а не Дрейк. Разобраться надо поточнее и сообщить как можно быстрее.

Генерал задумчиво смотрит на меня и добавляет:

— По существу, если он собирается использовать нашу сеть по первому варианту, это скоро выяснится. Без тебя канал действовать не может, следовательно, Ларкин должен пойти на сближение с тобой, сделать тебя своим сотрудником. Если же здесь провокация, то ты ему не нужен, и связь он будет поддерживать с Дрейком. Так что поведение Ларкина будет тебе самым надежным индикатором. Дело в том, что ты не можешь бесконечно ждать и ограничиваться пассивным наблюдением. Поэтому я предлагаю следующее…

И мы принимаемся обсуждать это «следующее». Со всеми подробностями, придирчиво взвешивая все «если» и «а вдруг». Обсуждение заканчивается, когда темная синева неба начинает бледнеть.

— И не рискуй без нужды, риска и без того хватает, — предупреждает в заключение генерал. — Вы с Бориславом иногда слишком рьяно стремитесь попасть в графу героев. То есть павших при исполнении служебного долга.

Он протягивает мне руку и минуту смотрит в глаза, чтобы сказать то, что люди обычно выражают избитыми фразами, до которых шеф не охотник.

— И чтобы к осени вернулся, — предупреждает на прощанье Борислав. — День моего рождения тебе известен.

Я возвращаюсь к себе в номер. Линда спит, уткнувшись лицом в подушку. Пользуюсь случаем, чтобы еще раз намазать ее простоквашей.

— Это вы, Питер? — сонно бормочет Линда.

— Да, дорогая, это я.

Ей уже стало гораздо легче. Температура немного спала, дыхание спокойное и равномерное. Здоровый организм превозмог болезнь.

А еще через два дня Линда возвращается в строй, живая и здоровая, если не считать обширных ярко-розовых пятен от ожогов. Но это мелочи, а на мелкие, преходящие недостатки женщины не следует обращать внимания, особенно если эта женщина — твоя супруга.

— В сущности, я уже почти покончил с делами, — объявляю я за завтраком, на шестой день нашего пребывания на взморье.

— Вы невозможный человек! — восклицает Линда, к которой вместе со здоровьем вернулась строптивость. — Я только приготовилась возобновить солнечные ванны…

— Это вы Дрейку объясняйте. Я выполняю распоряжения шефа. Остается только проверить, как обстоит дело с билетами.

Линде повезло: положение с билетами сложное, улететь мы сможем только через пять дней. Лично для меня, как и для дела, это безразлично: до тех пор пока мы здесь, в Болгарии, ни Дрейк, ни Ларкин ничего поделать с нами не могут. И если кто-то где-то предусматривает добавочную операцию, то она начнется только после благополучного исхода нашей экспедиции.

Вторая половина свадебного путешествия проходит куда спокойнее первой. Линда принимает солнечные ванны, соблюдая необходимую осторожность, болезнь в известной степени смягчила ее характер. Не знаю почему, но в жизни часто бывает, что пережитые неприятности сглаживают крутой нрав.

— Мне казалось, что я качаюсь на волнах, — вспоминает Линда о злополучных днях своей болезни, — между жизнью и смертью. Но, пожалуй, я была ближе к смерти.

— Это каждому случается пережить.

— Да, но умереть от прозаических ожогов…

— Какая разница, от чего умирать? Гораздо важнее, для чего живешь, — отзываюсь я.

Моя банальная реплика вызывает интересную реакцию.

— Неужели вам приходилось задумываться, зачем вы живете?

— Кто же об этом не думает…

— И вы уверены, что идете к цели? Что вы на правильном пути?

— Ничего подобного. Я знаю, что двигаюсь по течению. Так же, как плыли по течению вы, когда вас качало на волнах между жизнью и смертью.

— Не понимаю… — вполголоса произносит моя спутница.

— Чего вы не понимаете? Что среди множества жизненных целей бывают и такие, достичь которых невозможно? Что каждому случается пережить крушение надежд, провал каких-то планов…