Грека бросил мешок и без оглядки помчался к углу дома. Я — за ним. А сзади все заливался свисток.

Мы пробежали до конца темного и безлюдного переулка. Я сильно запыхался, в груди тяжело бухало, а ноги от усталости просто подкашивались. Вдобавок ко всему где-то обронил варежку.

Ни погони, ни свистков теперь не было слышно.

Я прислонился спиной к дереву:

— Обожди… Не могу больше.

Грека прислонился к дереву с другой стороны.

— Идиоты!

— Кто идиоты? — не понял я.

— Сторожа! Кто-кто… Делать им больше нечего — каток по ночам охраняют.

— Там недалеко магазин, — очень к месту вспомнил я. — Наверное, его и охраняют.

— Пускай и сидели бы тогда у своего магазина!

— Может, на коньках захотелось им покататься? — Мне вдруг стало очень весело: в самом деле, разве не смешно — приходит на каток бородатый сторож с ружьем и всю ночь фигуры по обязательной программе на льду выписывает. А вообще здорово получилось, что Грека во всем какого-то несуществующего сторожа обвинил. Здорово! Жаль только, варежку посеял.

Я принялся вытряхивать на дорогу золу из второй варежки: не пропадать же добру…

Но рано я обрадовался. Грека обернулся назад и, глядя в темный переулок, задумчиво произнес:

— Не пойму — отчего свет сразу загорелся? Все равно как прожектор. Сверху откуда-то… Откуда? С балкона?

Я выбивал об руку варежку и растерянно молчал.

— Алешка живет на каком этаже?

Не ответить было невозможно:

— На пятом.

— А балкон у него во двор выходит?

— Не знаю, — помедлив, соврал я.

— А не его это работа… — Грека посмотрел на меня долгим и подозрительным взглядом. — Может, кто-то предупредил его?..

Надо было немедленно давать отпор. И самый решительный. Иначе и выдать себя недолго.

— Знаешь! — Я в последний раз больно стегнул себя варежкой. — Язык без костей, сказать что хочешь можно! Связался с тобой, варежку вот потерял. Совсем почти новые варежки…

— Обожди, — неожиданно оборвал меня Грека. — А не Котька это?.. У Алешки есть телефон?

— Есть, — подтвердил я.

— То-то он не захотел идти сейчас… Как думаешь?

Можно бы, конечно, капнуть на Котьку. Чего проще. Но все же лучше свалить на сторожа. И честней.

— Ерундистика! И, по-моему, вовсе не с балкона свет, а с какого-то столба… — Я надел на левую руку варежку и ворчливо сказал: — Эх, посеял! Жалко. Хорошая была варежка. Теперь правую руку в кармане придется греть… Магазин-то рядом. Вот сторожа и охраняют…

— Что за напасть такая, — вздохнул Грека. — Не везет нам с тобой. Золу какую добыл, и все прахом.

— Не все. — Я снова повеселел. — Видишь, немножко посыпал.

— Не везет, — убитым голосом повторил Грека и добавил: — Пошли спать…

Не прощаясь, он свернул за угол. Я постоял минуту, другую, и, когда окончательно стихли Грекины шаги, побежал к Алешиному дому. Мешка с золой я не нашел (видно, Алеша с Мариной его подобрали), зато варежку свою отыскал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,

В КОТОРОЙ Я ЗЛЮСЬ НА САМОГО СЕБЯ, ЗАТЕМ ОБРЕТАЮ УВЕРЕННОСТЬ, А ГРЕКА ОБЕЩАЕТ «ДОКОПАТЬСЯ ДО КОРНЕЙ»

Как промелькнули оставшиеся дни каникул, я просто не заметил. Беготня, хлопоты, тренировки и, наконец, первая официальная встреча с дворовой командой «Вымпел». Об этой команде мы раньше ничего не слышали — их готовил на своей дворовой площадке совсем в другом районе нашего города настоящий спортсмен-перворазрядник, рабочий с завода. Крепкие оказались ребята. Мы чудом ушли от поражения. За минуту до финального свистка решающую шайбу провел наш капитан. А паснул Алеше ту решающую шайбу, между прочим, не кто иной, как я. Конечно, найдутся такие, что и пасом это не посчитают, но сам-то я абсолютно точно знаю, что, если бы не подправил Алеше ту шайбу, он бы на такой скорости мимо пролетел, ни за что бы ему не достать шайбы. А тут все получилось как по заказу. Я чуть выкатил шайбу на бежавшего Алешу, он подхватил ее, прошел к воротам, выманил на себя вратаря, обыграл его и послал шайбу в нижний уголок. Вовремя! Только «Вымпел» начал ответную атаку, тут и свисток. 3:3! Как пишут спортивные комментаторы, «боевая ничья».

Мы этим результатом были очень довольны. Чуть не кинулись обниматься друг с другом. Ведь перед нами те ребята уже две команды разгромили. Таким образом, наша ничья, можно сказать, равна победе.

В письме папе (все же в последний день выкроил вечер написать ему) раздел о хоккее я так и озаглавил: «Ничья, равная победе».

Вообще у меня получилось не письмо, а целое сочинение. Боялся, в конверт не влезет. А ведь не про все еще и написал. Вот какие в этот раз необыкновенные случились каникулы!

Письмо закончил так: «Ты пожелал мне, папа, тринадцать новых друзей. Могу сообщить, что друзей у меня теперь не Тринадцать, а побольше».

Я заклеил письмо, аккуратно очертил на конверте цифры индекса, написал адрес далекой Тюменской области и лег спать. Идти к почтовому ящику не имело смысла: ночью письма не вынимают. Брошу утром, по дороге в школу.

При воспоминании о школе на меня будто холодком дохнуло. Кончились каникулы. Как-то завтра будет в школе? От волнения перевернулся на левый бок, к стенке, но лишь ми-нуту-две, не видя, рассматривал желтые цветочки на голубых обоях — снова перевернулся на правый бок.

Да, новых друзей прибавилось немало, только ведь и враг появился. Вернее, появится. Завтра. Это уж наверняка. И какой враг! Пожалуй, напрасно все же тогда не покрасили вместе с другими и Грекину парту. А все оттого, что храбрость решил показать. Плевать, мол, на Греку, не боюсь… А разве это так? Ведь боюсь, трушу.

Попал в катавасию! Выход, правда, можно найти. Конечно, можно: просто надо прийти в класс раньше всех и перетащить Грекину парту к самой стенке, в третьем ряду. Там никто не сидит. А ту парту, чистенькую, поставить для Греки.

Я принялся в деталях обдумывать, как все это лучше проделать: будильник завести на семь часов и сразу бежать… Нет, поздно, для страховки еще прибавить минут пятнадцать. Повозиться придется немало. Если бы вдвоем перетаскивать, парту — тут и волноваться не о чем. А как одному? Поднять — сил не хватит. Остается — тащить между рядами-Но опять же неудобство: проход узкий, парта не пролезет, Надо сдвигать оба ряда парт…

Мысленно я наконец проделал всю эту многоходовую комбинацию и уже откинул одеяло, чтобы идти за будильником, но вдруг замер и как-то весь сжался, мгновенно пораженный собственным малодушием, беспринципностью, а проще сказать — трусостью. В самом деле, какими глазами посмотрят на меня Алеша, Марина? А я сам… Как смогу уважать себя? Мне сделалось жарко, меня поразило, что минуту назад я> так хладнокровно и тщательно обдумывал план, который № назвать-то нельзя иначе, как предательский. И что собирался предать! Подумать страшно — радость свою хотел предать, гордость за то, что сумел в конце концов преодолеть, себя.

Решительно и зло натянул я на голову одеяло, закрыл глаза и, будто кому-то постороннему, приказал: «Спать! Ни о чем не думать!»

Не думать. Это можно было приказать, но выполнить… Не помню, как и когда заснул — во всяком случае, было уже поздно, — а вот проснулся, словно по будильнику, без четверти семь.

Меня это даже рассердило. Отвернулся к стенке, закутался потеплее, но сон уже отлетел, и напрасно я убеждал себя, что есть еще время поспать, понежиться, — мысли вновь и вновь возвращались к тем минутам, когда войду в класс, когда один на один окажусь с Грекой…

На улице потеплело, шел густой, прямой снег. Снегу за ночь навалило много, сейчас его спешно убирали. Шаркали лопатами дворники, суетились машины. Я с интересом понаблюдал, как снегоуборочная машина, плавно двигая стальными ладонями, ловко выхватывает из кучи снега большие пригоршни его и подает на бегущую ленту транспортера. Минута — и огромная куча перекочевывает в кузов самосвала.