Такие роковые минуты мы переживаем и сейчас. Здесь много молодых лиц и им непонятно то, как смотрим на вещи мы. Их детство прошло в 1905 году, их молодость совпала с европейской войной, теперь они переживают социалистическую революцию. Но для нас, которые в молодости жили в чеховской России, теперешние события прямо фееричны. Конечно, мы все считали социалистическую революцию делом далекого будущего. Вот теперь заговорили о возможности сношения с другими планетами, но мало кто из нас надеется там побывать. Так и русская революция казалась нам такой же далекой. Предугадать, что революция не так далека, что нужно вести к ней теперь же, — это доступно лишь человеку колоссальной мудрости. И это в Ленине поражает меня больше всего (Речь <Брюсова> на 50-летнем юбилее В. И. Ленина в Доме печати // Экран. 1928. № 4. С. 5).

<Брюсов> вступил в партию и сейчас же попросил работу в Наркомпросе и одновременно начал целый ряд трудов в Госиздате, между прочим, и по переводам иностранных классиков, и по изданию А. С. Пушкина и т. д. Брюсов стремился относиться к своим обязанностям с высшей добросовестностью, даже с педантизмом. Вначале он заведовал библиотечным фондом. Дело это было, конечно, почти техническое, и мы рассматривали его, по правде сказать, больше, как синекуру. Но Брюсов относился к этому иначе. Храня очень большое и громоздкое государственное имущество, он входил иной раз в неприятные столкновения, которые порождались неуходившимся еще хаосом разрушительного периода революции. Он протестовал, жаловался, волновался и, в конце концов, добивался удовлетворительного разрешения всех этих неприятностей (Луначарский А. Литературные силуэты. М., 1925. С. 171).

Только люди поверхностные или относящиеся предвзято могли ахать по поводу вступления Брюсова в партию, <сказал Луначарский>. В годы молодости, когда он писал «Каменщика», он не кокетничал с революцией. Он ее принимал.

— Ну, а «Закрой свои бледные ноги»?

Луначарский слегка морщится:

– Детская болезнь, вроде кори. Дань моде. Кто этим не грешил? (Луначарская-Розенель Н. С. 59).

Многие склонны думать, что Брюсов изменил свой поэтический символ веры, а враги его, всякие злопыхатели и противники Советской власти, злонамеренно кричат, что он просто переметнулся из-за карьеристических личных соображений. Чепуха! Вздор! Поэт пришел в стан Советской России, не изменяя своего поэтического credo. Он остался ему верен, когда вступил в ряды РКП. Разрыва в поэте не произошло. Развитие шло органическим путем. Это прекрасно можно иллюстрировать на анализе посмертного сборника его стихов «Меа». Конечно, пламенная, сжигающая и очищающая жизнь наших дней свой след оставила, но она не разломала основ творчества поэта, не вырвала его с корнями из прошлого; нет, время сделало только прививку, придав спелому, сочному плоду другой вкус (Полянский В. О В. Брюсове // Вопросы современной критики. М.; Л., 1927. С. 190, 191).

В сознании многих людей моего поколения, в возрасте, когда мы сами начали выбирать свое чтение, — Брюсов среди современных поэтов был для нас первым из первых. Быть может, его стихи не волновали юные сердца так, как волновала лирика Блока, но созданные им могучие образы владык всех времен — Ассаргадона, Александра Македонского, Наполеона — населяли воображение завоевателями, титанами. Первое мое художественное восприятие средневековья создалось «Огненным ангелом»; даже свое имя Наталия я мечтала заменить Ренатой, но никому в этом не признавалась.

В 1919 году в Киеве, где я тогда жила, стало известно, что Брюсов работает с большевиками, что он вступил в партию. Эта новость была, как бомба, брошенная в стан реакционно настроенной интеллигенции, которой тогда еще было немало. Клеветали и злобствовали, понимая, как значителен этот шаг. Рафинированный интеллигент, эстет, «мэтр», человек, завоевавший в совсем молодые годы признание и авторитет… Что делать такому человеку среди большевиков? Брюсов — центр интеллектуальной и художественной жизни Москвы, быть может, России, ученый, исследователь — вдруг делается, страшно сказать, сотрудником Наркомпроса. Невероятно! (Луначарская-Розенель Н. С. 54).

В 1920 году Брюсов покинул службу в Отделе Научных библиотек Наркомпроса. Организовал Лито (Литературный отдел) Наркомпроса и литературную студию при нем (ОР РГБ).

В заведующие Лито Наркомпроса, <говорил Луначарский>, — группа писателей выдвигала А. Белого, но я настоял на кандидатуре Брюсова и не жалею об этом. Он – бесценный руководитель нашего художественного образования (Луначарская-Розенель Н. С. 59).

Простите меня за то, что, не будучи лично знаком с Вами, смею беспокоить Вас своим письмом, одновременно с коим посылаю два своих труда: «Тетрадь стихотворений» и «Академию поэзии». Если Вас не затруднит моя просьба, не откажите в любезности выразить о моих стихах свое мнение.

Мне пошел 22 год, а из жизни уже лет 5 утрачено на войну и революцию, и обидно будет потерять еще столько же, что при современном положении дел как будто и возможно. <…> Подожду Вашего мнения о моих виршах (ибо только Вас считаю серьезным и тонким критиком и знатоком искусства), а потом что-нибудь предприму… (Письмо Л. Л. Чижевского от 11 августа 1919 года из Калуги. ОР РГБ).

В один прекрасный день, дабы продолжить заниматься наукой, я должен был формально преобразиться в литератора. Хотя я был всегда неравнодушен к литературному мастерству и к тонкому искусству поэзии, я никак не мог предположить, что звучащая во мне струна должна будет проявить себя и во вне… Анатолий Васильевич Луначарский просто порекомендовал мне зачислиться в Литературный отдел Наркомпроса и уже в качестве литературного инструктора отправиться в город Калугу. <…>

Наркомпрос не может сейчас помочь вам как ученому, так как у нас нет подходящей научной должности в Калуге, но Литературный отдел как раз посылает в разные города своих инструкторов <…>, а я вас снабжу всеми необходимыми документами, чтобы вы могли заниматься наукой…

На другой день с его письмом я пошел уже к заместителю заведующего Литотделом В. Я. Брюсову, моему знакомому по Московскому литературно-художественному кружку. <…> В Гнездниковском переулке тут же в одной из комнат сидел и знаменитый поэт Вячеслав Иванов. В результате мне было выдано удостоверение, подписанное В. Бросовым я В. Ивановым.. На другой день в Лито Брюсов подошел ко мне, издали протягивая руку.

– А вы — калужанин? — спросил Валерий Яковлевич — Из анкеты узнал… Калуга отличный город. Еще в 1910 году я жил в селе Белкино Боровского уезда, у Обнинских. Прекрасная природа… Вы должны знать Циолковского.

– Конечно, знаю.

– Прекрасно. Расскажите же мне все о нем. Ведь это человек исключительного дарования, оригинальный мыслитель. Я интересуюсь, — продолжал Валерий Яковлевич, — не только поэзией, но и наукой, вплоть до четвертого измерения, идеями Эйнштейна, открытием Резерфорда и Бора. Материя таит в себе неразгаданные чудеса… Что такое душа, как не материальный субстрат в особом состоянии? Но Циолковский занимается вопросами космоса, возможностью полета не только к планетам, но и к звездам. Это несказанно увлекательно и, по-видимому, будет осуществлено… Я позволю себе пригласить вас к себе для рассказа о Циолковском. <…>

Через два-три дня в 10 часов утра, как и было условлено, я нажал кнопку двери небольшого особнячка по Первой Мещанской улице… Дверь мне открыла женщина, которая, как я потом узнал, именовалась Брониславой Матвеевной и была сестрой жены поэта. Я назвал себя. <…> А через минуту я входил в кабинет Валерия Яковлевича. Это была просторная комната, но из-за густого табачного дыма почти ничего не было видно.