— Был бы жив сегодня Георгий Александрович Товстоногов, театр все равно стал бы другим. Но ведь к нам приехал в первый раз театр, который носит имя Товстоногова. И, мне кажется, это очень важно и принципиально. Три спектакля Т. Чхеидзе, спектакль Г. Дитятковского, спектакль Г. Козлова, два спектакля Н. Пинигина, спектакль Э. Нюганена… Это театр, в котором работают очень разные режиссеры, но театр, который для меня, несомненно, подтверждает право на имя своего создателя.

— Это самый серьезный вопрос нашего существования на протяжении последних двенадцати лет. Конечно, у меня никогда не было иллюзий, что мы можем сохранить тот театр, который был при Георгии Александровиче. Меня всегда крайне удивляет позиция некоторых критиков, которые говорят: „Ну, это уже не тот театр…“ Конечно, не тот. А как он может быть тем, когда нет того, что составляло существо этого театра? Нет человека, нет Товстоногова, нет автора, нет лидера. Театр будет другим, когда в него придет человек нового поколения, достойный занимать место Товстоногова. Дай Бог, чтобы такой нашелся. Того же масштаба, уровня, умения строить театр, формировать труппу. Тогда начнется строительство нового театра. А сегодня моя задача — не дать театру, носящему имя Товстоногова, развалиться, опошлиться. Я должен сделать все, чтобы сохранился дух благородства, который всегда царил в театре во времена Георгия Александровича, сохранялась этическая позиция, которую Георгий Александрович во всех нас воспитывал, сохранилось святое отношение к своей профессии. Мы при Георгии Александровиче не боялись громких слов, громких эпитетов по отношению к театру. Все это мы пытаемся сохранить все двенадцать лет.

Сегодня пришли другие люди, другие художники. Они и в силу своего творческого масштаба другие, и в силу своих художнических пристрастий. Я всегда старался подобрать людей, не склонных к разрушительной деятельности. Потому что разрушить театр можно в один момент. Это очень хрупкий организм. Приходит какой-то человек, начинает все переворачивать, ставить с ног на голову, и все рушится. А главное, разрушаются актерские души и соответственно душа театра. Это сохранить для меня казалось самым важным. Поэтому я всегда подбирал людей, которым близки позиции нашего театра. Конечно, они все самостоятельные художники, но все-таки в главном они все похожи, это одна творческая партия. Они живут по одному внутреннему уставу.

Пришел Григорий Дитятковский. Поставил „Отца“ А. Стриндберга на Малой сцене. Мне кажется, что этот талантливый спектакль абсолютно в русле нашего театра. До этого я видел его спектакль „Мрамор“ И. Бродского, мне он очень понравился. Значит, следующей моей задачей было дать Грише что-то поставить на Большой сцене. Он поставил „Федру“ Расина — спектакль сложный, спорный, кому-то нравится, кому-то не нравится… Сейчас он будет у нас ставить „Двенадцатую ночь“ Шекспира. Мне хочется продолжить наше с ним сотрудничество.

Я уж не говорю о Темуре Чхеидзе, которому я глубоко благодарен как человеку, который первым пришел на помощь театру, когда не стало Георгия Александровича. И первый его спектакль „Коварство и любовь“ Шиллера для нас — это отсчет нового времени, времени без Товстоногова. С тех пор Темур поставил, по-моему, уже шесть названий. И, слава богу, наша дружба продолжается. Я всегда говорил и готов сейчас повторить, что Темур был бы идеальным главным режиссером. Но, к сожалению, он категорически отказывается в течение двенадцати лет; я его уговариваю, но он сохраняет свою независимость. Сейчас он будет ставить „Дом, где разбиваются сердца“ Б. Шоу…

Я давно присматривался к Григорию Козлову. Он мне симпатичен по-человечески и профессионально. Хотя он совсем другой, нежели Гриша Дитятковский. Дитятковский достаточно жесткий режиссер, властный человек, а Гриша Козлов — демократ, очаровательный человек с гривой волос и со своим трогательным рюкзачком за спиной. Но он очень хорошо может сплотить вокруг себя людей, он любит актеров! Коллектив занятых у него в спектакле актеров — это всегда дружная компания, они все время вместе, репетиция кончается, а они не расходятся, они кружком сидят, в буфете занимают один столик, кофе пьют вместе, болтают, а в центре всегда Гриша. Идея постановки „Перед заходом солнца“ принадлежала Дине Шварц, я вначале отказывался, боялся масштаба роли, тех теней, которые стоят за этим образом в истории театра. Но когда начали работать, все сомнения я быстро отринул. Делали то, что можем, без всякой оглядки на сценическое прошлое этой пьесы и предыдущих исполнителей.

Еще один молодой режиссер, с которым мы работаем, — Николай Пинигин. Я видел его спектакли в Минске, которые мне очень понравились. В Минске в театральной среде он пользуется колоссальным уважением. Он очень трудно входит в театральную атмосферу Петербурга. Это сложно. Это в свое время испытал и Чхеидзе. Найти свою нишу, свою ячейку в общегородской театральной культуре, не уничтожая своего собственного „я“ и в то же время не оставаясь белой вороной, очень сложно. Это как приход актера в новый театр. Я помню, при Товстоногове приходили к нам очень крепкие артисты, но не смогли прижиться и вынуждены были уйти. Некоторые остались, но процесс адаптации затягивался надолго. Мне нравится в Пинигине то, что он ищет. И делает это упорно, несмотря на то, что своре наших критических девиц (небольшой по составу, но по громкости производящей впечатление, что весь мир обрушился на Пинигина) он не пришелся ко двору. Первый его спектакль был достаточно неудачен, думаю, потому что он пытался завоевать Петербург. Потом я заметил, что он прекрасно понимает причины своей неудачи. Потом Коля поставил очень хороший, элегантный, легкий спектакль „Арт“ Ясмины Реза. Я его очень люблю! Коля в нем ушел в тень и как режиссер совершенно не демонстрирует свои прелести на сцене, а все делает через актеров. Они действительно очень хорошо играют — А. Толубеев, Г. Богачев и В. Дегтярь. Затем он поставил „Калифорнийскую сюиту“ Нила Саймона с такими выдающимися актерами, как Алиса Фрейндлих и Олег Басилашвили. Почему я решил внести этот спектакль в афишу нынешних гастролей? Ведь они играют его довольно часто в Москве как антрепризную постановку. Да потому, что этот спектакль создан в родном доме, это совершенно другое, нежели когда собираются из разных театров звезды, которые никак между собой не связаны, ничего общего не имеют, только знаменитые фамилии, звездные имена и дешевую, как правило, драматургию. И это никогда не приносит творческого результата. Мне кажется, здесь достаточно выгодный в коммерческом смысле автор: Саймон наплодил столько пьес, что любые антрепризы будут еще лет триста питаться его произведениями. Есть два замечательных артиста, играющих в одной манере, — это спектакль нашего театра. Поэтому я считал, что мы просто обязаны показать на гастролях и „Калифорнийскую сюиту“.

Все режиссеры, которые приглашены мною на работу, казалось бы, очень разные, но в то же время их объединяет что-то главное, ради чего мы сегодня существуем. Они вместе сегодня созидают театр имени Георгия Александровича Товстоногова, который приехал на гастроли в Москву. И меня поразило, насколько не совпали оценки зрителей и критиков. Уже исчерпав все аргументы в защите от нападок определенной группы журналистов, заявляю: „Если вы говорите, что театр умер, а он стоит в Петербурге на первом месте по посещаемости, что это должно означать?“ Этот аргумент был использован в очередной грязной статейке: „Оказывается, процент посещаемости театров становится главным аргументом творческих усилий театра“. Вот я и решил всякий диалог с ними прекратить, если то, что у нас каждый вечер битком набит театр, неважно. А ведь именно это и придает силы — и у нас дома, и здесь в Москве. В конце концов убеждаешься в том, что точка зрения барышень, имеющих доступ к газетным страницам, явно не соответствует точке зрения интеллигентной части петербургской и московской публики. Это доказали наши гастроли. Я не могу ни одного спектакля назвать, который был бы принят просто вежливо. Каждый спектакль принимается с огромным волнением, энтузиазмом и зрительской благодарностью, которую мы чувствуем и невольно хотим ответить этим очаровательным людям, которые так тепло нас принимают.