«Каллаи обладает отличными средствами для изображения истеричных, апоплексических злодеев, ему многое известно о кроющихся в человеке отрицательных инстинктах. Лавров уже и внешне совсем иной — дружелюбный, русоволосый, с открытым лицом и чистым взглядом. В его толковании эта фигура не несет в себе, так сказать, первородного зла. Просто это городничий небольшого городка… который достаточно умен, знает свои задачи, сохраняет определенное достоинство и — артист это подчеркивает — в других обстоятельствах мог бы быть честным чиновником. Но обстоятельства таковы, какими мы их видим. И в этой среде даже самый безвредный и голубоглазый человек пятнает себя… — пишет Андраш Лукач. — Приглушенные тона, тихий голос, привычные на русской сцене выразительные паузы, более кротко выраженные эмоции: это исполнение кажется элегическим, чуть ли не лирическим. Но вот наступает сцена пробуждения: мошенничество становится явным, мечты рушатся. Кажется, Лавров придерживал свою энергию именно для этого момента. Эта скорее добродушная, чем злодейская, скорее меланхолическая, чем истерическая фигура в момент своего падения вырастает до гигантских размеров. Лавров и сейчас не выходит за рамки реалистически вылепленного образа, но несколькими подчеркнутыми штрихами он превращает фигуру в символ…»

Известный критик Пал Фехер отмечал, что «Городничий Лаврова исполнен на нюанс большего достоинства, чем Городничий Каллаи. Каллаи — это пресмыкающийся червь, в котором нет ничего страшного. Его страх более элементарен и инстинктивен, увлекает за собой все его окружение. Городничий Лаврова тоже боится, он имеет все причины бояться вышестоящих, но в то же время он сам держит в страхе других. Грозными взглядами он подавляет, отдает приказы своим подчиненным городским чиновникам. Но именно поэтому созданный Лавровым образ и более человечен, ведь он должен представлять какую-то силу, которая, правда, превращается в ничто, как только он встречается с более высокой властью, но сразу же может становиться страшной, когда встречается с более слабым сопротивлением».

А критик Ласло Бернат, считая игру Лаврова «беспрецедентной и великолепной», писал: «Его страх — это сознание своей человеческой виновности, присущее чуть ли не каждому из нас… Падение Городничего трагично, и от этого сжимается сердце».

Естественно, абсолютное большинство советских зрителей не видело Кирилла Лаврова в венгерском спектакле — тем интереснее и ценнее для нас наблюдения венгерских критиков, рассматривающих игру русского артиста, что называется, «под микроскопом». Да, мы восхищались Кириллом Лавровым в спектакле «Ревизор», но не сравнивая, не сопоставляя (в лучшем случае — с другими исполнителями спектаклей других театров). Здесь же, в венгерском спектакле, все становилось особенно очевидным, тем более если учесть, что окружали Лаврова венгерские артисты, владеющие совершенно другой театральной школой. Именно поэтому столь важны для нас эти свидетельства.

И, конечно, не менее важны слова Ференца Каллаи о Лаврове-человеке: умеющем дружить, быть преданным, верным и бесконечно щедрым в своих чувствах. Они еще долго потом перезванивались, переписывались, с оказией посылали друг другу какие-то радующие маленькие посылки, сувениры… Каллаи продолжал играть Городничего в спектакле Товстоногова в Будапеште, Лавров играл Городничего в спектакле Товстоногова в Ленинграде, и, наверное, всякий раз выходя на сцену, каждый из них вспоминал свои спектакли в окружении зарубежных артистов — и не могло быть иначе, ведь оба артиста вложили огромную нервную, эмоциональную силу в те экспериментальные спектакли…

Спектакль БДТ, напомню, был поставлен Георгием Александровичем Товстоноговым в 1972 году. Венгерская премьера Кирилла Лаврова состоялась в 1974-м. Между этими датами у Лаврова появился лишь один новый спектакль в БДТ, но он был плотно занят в текущем репертуаре, много играл, много снимался, занимался общественной работой — жил в привычном ритме и привычном круге своих забот. Но в том же 1972 году Кирилл Юрьевич сыграл очень важную для себя роль в фильме «Укрощение огня» режиссера Даниила Храбровицкого. Фильм сразу по выходе стал чрезвычайно популярным: ведь Андрей Ильич Башкирцев, сыгранный Кириллом Лавровым, имел прототип — академика Сергея Павловича Королева, чье имя произносилось всегда с глубочайшим уважением и огромным интересом.

«…Если я скажу, что роль Андрея Ильича Башкирцева была для меня той самой, которую я давно ждал, ролью-мечтой, то, наверное, это и будет самым точным определением моих ощущений, когда я прочитал сценарий, — говорил Кирилл Юрьевич в интервью. — Образ Башкирцева в моем представлении — это сгусток тех изменений, той стремительной эволюции, которую пережила наша страна по сути дела в срок одной — всего-то! — человеческой жизни. От первого планера, сделанного неумелыми мальчишескими руками, — до космических ракет. От парня-самородка из российской глубинки — до академика. От мечтателя-фантазера — сейчас же, немедленно, на Луну — до создателя отечественного ракетостроения. Вот путь. Он прост и сложен. Радостен и драматичен. Он — символичен».

Действительно, это был не просто образ благородного и прекрасного человека, светлейшего ума и редкостных нравственных качеств. Это был путь — путь человека, познающего свой Божий дар и подчиняющего его службе Родине; это был путь страны, менее чем за столетие постигнувшей величайший технический прогресс. Это был во многом путь самого Кирилла Юрьевича Лаврова и его поколения — через опыт войны, через тяжелейшие испытания познающего самое себя, свое призвание, свою человеческую природу…

Не знаю, были ли известны Кириллу Юрьевичу Лаврову подробности биографии Сергея Павловича Королева, о которых в то время принято было умалчивать. Полагаю, что известны — может быть, без подробностей, в довольно общих чертах. Иначе артисту вряд ли удалось бы создать образ подобной силы и убедительности. «Что такое Андрей Ильич Башкирцев? — рассуждал Лавров в цитированном интервью. — Редкая цельность характера. Целеустремленность действий. Сочетание ученого и практика. Он не только рождает идеи, но и реализует их. Облекает, так сказать, в плоть. Знает не только ближайших сотрудников, но каждого рабочего, причастного к делу. По имени знает и по фамилии. Мне это нравится. Не скрою, мне вообще нравятся люди, для которых дело — смысл и суть жизни. Те, кто вкладывает в дело всего себя, без остатка. Они могут быть жестковаты, могут в запальчивости произнести обидные для кого-то слова… Вот и Башкирцев накричал на секретаршу за нечетко выполненное распоряжение. Но на этих людях земля держится».

Вряд ли Кирилл Юрьевич, произнося эти слова, отдавал себе отчет в том, что, по сути, говорит о себе: о собственном отношении к делу, о несдержанности, когда речь заходит о нечетко выполненном задании, о пристрастии к людям, вкладывающим себя без остатка в свой труд. Даже и о своей работе — ведь артист не только реализует идеи режиссера, но и предлагает свои собственные…

Так что здесь произошло удивительное совпадение личностей, видимо, по этой причине фильм «Укрощение огня» снискал такую популярность, а Лавров в роли Башкирцева покорил миллионную аудиторию — для зрителя подобное совпадение явилось органичным и абсолютно достоверным. Рассказывая, как он работал над образом, иными словами, впуская в свою творческую лабораторию, Кирилл Юрьевич признавался: «…Пытаюсь понять: что мой герой думает о жизни вообще. Если это мой современник, то как он относится к большим государственным, международным проблемам и к малым будничным бытовым заботам. Одна из моих главных заповедей — надо верить в то, что играешь. Нельзя становиться боком к своему герою и наблюдать его со стороны. Можно ли, играя Башкирцева, человека, одержимого созданием ракет, не сыграть его „отношение“ к этой величественной махине? Мне нужно было полюбить ее. И вот однажды в сцене, где Башкирцев поднимается в лифте на самый верх ее, я действительно ощутил, что она мое детище, что она „моя“. Не знаю, смогли сыграть сцену, если бы не появилось этой твердой уверенности в своей сопричастности».