Он нагнулся над ней и проворно засучил один из её рукавов. — Не вздумайте кричать, а не то я вам заткну рот полотенцем, — предупредил он. — Это не больно. И вы скажете «да».

Олива вздрогнула от прикосновения иглы. Она почувствовала ноющую боль в руке, но ощущение это не было неприятным. Опорожнив шприц, Гардинг растер место укола и‑сказал:

— Сегодня мы повторим впрыскивание. Вы его даже не почувствуете. Завтра утром я сделаю вам третье, последнее впрыскивание, и тогда вы станете равнодушны ко всему происходящему. Надеюсь, мне не придется прибегнуть после обеда к четвертому впрыскиванию.

— Я не вечно буду под действием вашего яда, — сказала Олива. — Настанет день, когда я сумею рассчитаться с вами.

— К тому времени мне удастся осуществить свой замысел, это будет столь крупное и величественное преступление, что этот ничтожный проступок не будет иметь никакого значения. А сейчас я не вижу препятствий к тому, чтобы освободить вас от ваших пут. — И он снял связывающие её ремни. — Встаньте и пройдитесь по комнате, — приказал он. — Согласитесь, что я очень внимателен к вам. Могу вам сообщить, что сегодня я беседовал с мистером Беллом. На редкость упрямый и непокладистый молодой человек, пытающийся следить за мной; — рассмеялся он. — И могу вам сообщить, что он по уши влюблен в вас, — потешался он над смущением Оливы.

— Когда ваш яд начнет действовать? — перебила она его.

— Вы опасаетесь этого?

— Нет. Я буду рада любому средству, которое заставит меня безразлично выносить ваше общество, — бросила она ему.

— Успокойтесь, голубушка. В самом непродолжительном времени вы избавитесь от меня, — заметил он с притворной нежностью.

— Чего ради хотите вы жениться на мне?

— Ну что ж, теперь я могу удовлетворить ваше любопытство. Я женюсь на вас потому, что вы очень богатая женщина, а я нуждаюсь в деньгах. Половина вашего состояния с момента венчания переходит в мою собственность.

— Так, значит, он сказал правду? — вырвалось у нее.

Он схватил её за плечи.

— Кто? Этот идиот Бриджерс? Успокойтесь, — добавил он, обращаясь с ней как врач с больной. — Да. Вы являетесь наследницей состояния Джона Миллинборна.

— Джона Миллинборна? — воскликнула она.

— Да, — подтвердил Гардинг, — Миллинборн оставил вам в наследство шесть миллионов долларов. Или, вернее, он завещал эту кругленькую сумму нам.

— Не понимаю, что все это значит?

— Ваше. подлинное имя — Предо. Так звали вашего отца…

— Я знаю, знаю… Человек, умерший в отеле, был моим отцом.

— Совершенно верно. Не правда ли, занятная история? — продолжал по‑прежнему спокойно доктор. — Совсем как в романе.

Олива лежала бледная как полотно. Глаза её были закрыты.

— Я подслушал последнюю волю Джона Миллинборна. Он завещал вам свое состояние, но до поры до времени им распоряжается душеприказчик. Вы же получите эти деньги только после того, как выйдете замуж, потому что Миллинборн боялся, чтобы какой- нибудь охотник за приданым не разбил вашу жизнь так же, как Предо разбил жизнь вашей матери. Надо признать, что он предусмотрительный человек. А что касается меня, то я вовсе не собираюсь разбивать вашу жизн6. Я ограничусь тем, что заберу половину состояния вашего богатого родственника и предоставлю вам полную свободу.

— Я не соглашусь на брак с вами, не соглашусь, — пробормотала девушка.

— Моя дорогая, — спокойно сказал врач, — я полагаю, что вам пора уснуть, — и он покинул комнату Оливы.

В большой столовой его ожидали помощники: толстяк, лишенный каких бы то ни было признаков растительности, и другой, помоложе.

— Эй, Бриджерс, — обратился Гардинг к последнему, — вы опять вздумали болтать?

— А кто не болтает? — проворчал Бриджерс. Он вынул из кармана свою табакерку и нюхнул щепоть белого порошка.

— В один прекрасный день эта привычка будет стоить вам жизни, — прошептал Гардинг.

— Пока что она поднимает его настроение, — заявил толстяк. — Ничего не имею против людей, нюхающих кокаин. Терпеть не могу их, когда они не под кайфом.

— Доктор Мильсом рассуждает, как артист, — внезапно оживился Бриджерс. — Если бы я не нюхал кокаин, то не торчал бы на вашей проклятой фабрике, Гардинг. Полагаю, что тогда я был бы одним из величайших аналитических химиков Америки. А сейчас я иду работать. Скажите, получу я какое‑нибудь вознаграждение за то, что доставил вашу перепуганную невесту обратно в комнату? Впрочем, я сначала полагал, что это другая девушка. Я не совсем твердо разбираюсь во всем этом.

— Вы слишком много времени уделяете моим личным делам, — оборвал его Гардинг.

— Напрасно сердитесь. Что‑нибудь должно же интересовать меня. Если бы я ничем не интересовался, то сошел бы с ума.

Бриджерс достиг под действием наркотика той стадии, когда весь мир превращается в нечто приятное, исполненное всяких забавных происшествий.

— Это дыра действует мне на нервы. Неужели нельзя вернуться в Лондон? — вопрошал он. — Здесь меня одолевает такая скука, что я перестаю различать бактерии.

Гардинг вопросительно посмотрел на толстяка. Тот кивнул.

— Отпустите его, — сказал он. — Я послежу за ним.

Оставшись наедине с Гардингом, Мильсом осведомился:

— Как поживает девушка?

Гардинг ответил движением руки.

— Прекрасное средство, — заметил Мильсом. — Раньше я его давал сумасшедшим.

Гардинг не стал его расспрашивать о былых днях. Он считал излишним проявлять особый интерес к прошлому своих сподвижников. Впрочем, прошлое Мильсома было ему известно. Мильсом просидел в тюрьме пятнадцать лет за преступление, которое в свое время взволновало весь мир, и лишь четыре года тому назад вышел на свободу.

— А как идут дела? — спросил он.

Гардинг пожал плечами.

— Я впервые начинаю нервничать, — сказал он. — И не из‑за Белла, который действует мне на нервы, а из‑за недостатка наличных средств. Расходы непомерно велики и растут с каждым днем. Много хлопот мне доставляет Уайт, — продолжал он. — Он требует возврата денег, которые задолжал синдикат. Он на грани разорения.

Лицо Мильсома вытянулось.

— В таком случае он вас выдаст. Это порода людей всегда поступает подобным образом, — заметил Мильсом. — Вам придется успокоить его и сказать, что свадьба состоится немедленно.

— Я вызвал пастора и сказал ему, что моя невеста настолько слаба, что не может прийти в церковь, и поэтому венчание состоится дома.

Мильсом кивнул головой. Затем он подошел к окну и взглянул на расстилавшийся перед ним сад, на зелёный пушистый газон.

— В конце концов, провести здесь три‑четыре недели вовсе не так уже плохо, — сказал он. — Взгляните на эту чудесную зелень. — И он указал на газон.

— Никогда не питал интереса к природе, — ответил Гардинг.

— Видно, что вы никогда не сидели в тюрьме, — ухмыльнулся Мильсом. — Скажите, не пора ли повторить впрыскивание?

— Нет, лишь через два часа, — ответил Гардинг. — Мы можем пока сыграть в пикет.

И они сели играть в карты. Однако играть им не пришлось — в комнату ворвался какой‑то человек в испачканном халате.

— Господа! — прокричал он в ужасе, — этот идиот Бриджерс…

— Что случилось? — вскочил Гардинг. — Мне кажется, он сошел с ума: он пляшет и поет, носится по парку как угорелый и вопит, что добыл препарат.

Гардинг прорычал проклятье и бросился в сад. Мильсом последовал за ним. Добежав до газона, они увидели Бриджерса.

Но Бриджерс более не плясал и не радовался. Он стоял, словно окаменелый, и испуганно оглядывал окружающее.

— Я уронил его, я уронил его, — бормотал он.

Гардингу не пришлось спрашивать его о том, что именно он уронил, — от зелёного газона, восхищавшего Мильсома, не осталось и следа. Вместо него виднелась развороченная, разрыхленная земля, казалось, пережженная и измельченная в плавильных печах ада. А над землей стелился тяжелый запах «зелёной пыли».

18

Оливе казалось, что её глаза застилает туман. Смутные видения маячили перед ней — она находилась в состоянии дурмана. Где‑то раздавались голоса, но они не доходили до её сознания. Один из голосов зазвучал отчетливее, ей послышались слова: