— В комнате 201 мистер Хейес не проживает.
Она ставит бренди. Ухо пульсирует, прилипает к пластику трубки. Снова считает… РАЗ… ДВА… ТРИ…
— Вы уверены? Он жил в комнате 201, я точно знаю. Может быть, он съехал, или переселился в другую комнату. Можете ещё раз проверить? Это срочно.
— Извините, мадам, но мистер Хейес в нашем отеле не проживает.
— Слушайте, перепроверьте. Его зовут Хейес. Х-Е-Й-Е-С. БОББИ ХЕЙЕС.
Долгая тишина. Обрывки далёкого разговора на китайском доносятся с той стороны провода. С каждой секундой она чувствует, как между ней и Бобби захлопывается бесконечный ряд дверей в коридоре. Она допивает бренди. Смакует его огонь. Считает.
ЧЕТЫРЕ… ПЯТЬ…
— Мадам, мы внимательно проверили журнал, и не нашли ни одного упоминания о мистере Бобби Хейесе. Наверное, вы ошиблись. Он, должно быть, остановился в другом отеле.
— Господи, но ведь я звонила ему по этому телефону по три раза в неделю. Я говорила с ним два дня назад. Я знаю наизусть номер телефона, 53–42–42. Вот у меня лежат письма от него, написанные на вашей бумаге. Разве может быть, чтобы он остановился в другом отеле?
Голос на той стороне провода, на том краю мира, становится более настойчивым; почти жестоким, бритвенно-острым в своей ледяной уверенности.
— Человек по имени Бобби Хейес никогда не останавливался в отеле Шанхай Цзин Цзян, мадам.
— Господи, но я же знаю, что он жил у вас. Послушайте, бога ради. У него была комната 201. Проверьте. ХАЙЕС. БОББИ ХАЙЕС. Высокий, под два метра. Блондин, натуральный блондин. Не ошибётесь. Вы ни с кем его не спутаете…
Не сразу она поняла, что кричит в телефон, который давно повесили. Только звон электронного шума и гудки нарушают опустошённую тишину. Считает… ШЕСТЬ… СЕМЬ… ВОСЕМЬ…
Ещё какое-то время она слушает гудки, забившись в массивное гнездо одеял и простыней. Вопросы, сомнения, подтверждённые ощущения уже ворочаются в ней. Поражена. Поражена. Сидит, слушает океан звуков. В ткани лепета, кажется, прорезается голос, слабый голос, который будто сам по себе говорит…
— БОББИ ПОГИБ — БОББИ ПОГИБ — БОББИ ПОГИБ.
Считает…
ДЕВЯТЬ… ДЕСЯТЬ.
Глава 3
Они ехали на юг, потом на восток, переехали мост Нанпу под которым чёрной толстой верёвкой струилась река. С обеих сторон тугие комки городского света. Сама по себе Хуанпу — провал. Ни жизни. Ни движения. Громадный угольно-чёрный топор, рассёкший Шанхай напополам.
Пиао ведёт медленно, осторожно, постоянно бросая взгляды в зеркала заднего обзора. Шишка ни разу года за четыре не видел, чтобы Босс сидел за рулём. Он не задаёт вопросов, незачем. Ответов всё равно не будет. Под колёсами улица Падун. По обе стороны стальными шипами высятся краны. Тысячи кранов. Тысячи иностранных компаний стремятся застолбить место в свежеобразованной рыночной экономике. Подпитываясь могучим экономическим возрождением. Пять миллиардов долларов инвестиций плещутся вокруг с маниакальной прямотой пограничного города. Великий Скачок Вперёд… торговый и банковский центр мира к 2010 году. Сказочное место тысяч обещаний; мечтаний, вознёсшихся в ночное небо в форме бетонных башен, усеянных и пронзённых холодным светом. Старший следователь качает головой… Неужели нельзя делать деньги в более приличной обстановке?Пиао выходит из фургона, ботинком тут же въехав в кучу собачьего говна.
— Тфу ты!
Обтирает ногу о проволочный заборчик на углу бесконечной стройплощадки. Джунгли бамбуковых лесов переплетаются с полосами тусклого света. Коричневая земля навалена большими гнойниками. Глубокий канал с грязной вонючей водой, украшенной нефтяной радугой. Он устал, но стоит зажмуриться, и перед ним появятся их аккуратно обрезанные пальцы. Их разбитые лица. Тёмные, пустые колодцы на месте глаз. Он не жмурится.
Он просовывает руку в опущенное перед Яобанем стекло. Тот кладёт ему в ладонь плод танцев фотографа. Четыре плёнки, сто двадцать кадров, качественных и вдумчивых. Пиао убирает их в карман, бровями изображая вопрос. Шишка качает головой. Семь звонков, ни больница, ни университет не примут бедняг, которых они выкопали из ила Хуанпу.
— Ну пиздец, — только и говорит Пиао.
По проложенным доскам он идёт к новому таксофону. Короткая беседа. Оживлённая, но короткая. Он возвращается к машине быстрей, чем Шишка успевает раскурить сигарету. На десять фен [1]беднее и на тысячу юаней довольнее.
— Твой брат… — Пиао прерывается, чтобы тоже прикурить сигарету «Китайская марка» от потёртой зажигалки Яобаня. — …он же учится в Университете?
— Ну… — Яобань затягивается, целуя никотиновые облака, — …у него сейчас годовое исследование человеческой репродуктивной системы. В его рамках он как никогда приблизится к сексу… — Смех. Вспышка ампутированного дыма, плевок и табачная дымка, — …так что он едет в Америку на три месяца, программа по обмену с серьёзной больницей в Нью-Йорке. Везунчик, сволочь. Я слышал, что в Америке женщины при этом не выключают свет. Да мне хотя бы при этом в том же доме быть, на хуй…
Он снова смеётся. Пиао затягивается. У сигареты вкус чего угодно, кроме сигареты.
— Парень знает своё дело туго.
— Лучший в классе, пацан — мозг. Силён на голову, зато снизу никакой…
Яобань хватает себя за промежность, улыбается. И сигаретой подпаливает китель.
— Твоя противоположность?
Шишка кивает, смех его неловко гаснет. Ему польстили или оскорбили? С Боссом никогда не скажешь наверняка. Убрав руки с промежности, он разглядывает ожог на кителе. Тот вольготно расположился среди толпы собратьев.
— Иди звони ему. Скажешь, мы за ним заедем. Где он живёт?
— На улице Вэньань. Но зачем?
— Через час, на Сицзан Лу. На мосту, где он пересекает Усонцзян.
— Но зачем он нам нужен?
Старший следователь выбрасывает недокуренную сигарету в окно. Кладёт потную алюминиевую монетку в пять фен в руку Яобаню.
— Иди звони. И пусть берёт с собой всё, что нужно для вскрытия трупа. Тебе всё ясно?
— Босс, но у него же нет прозекторского опыта. Он же гинеколог!
Пиао тянется через него и распахивает ему дверь. Шишка понимает, что дальше спрашивать бессмысленно. Он уже на полпути к таксофону, когда старший следователь кричит ему.
— И скажи, пусть помалкивает. Мы уже выловили из Хуанпу недельный план по трупам.
Начинается дождь. Нормальный дождь, вроде бы вялый, мелкий, но как-то умудряется за пару секунд промочить всё, до чего дотянулся. Яобань бежит по доскам, его жопа болтается, как матрос в гамаке во время шторма. Крупная мишень. До таксофона он добирается мокрым насквозь. Бурчит.
— Надеюсь, ему не придётся ждать нас под дождём…
Продолжает ворчать. Ему за шиворот катятся тяжёлые капли. Влага просачивается через тонкий китель. С бурчанием он набирает номер.
Дождь прекращается, едва Яобань вешает трубку и идёт назад к фургону. Утирая рукавом широкий лоб. Рукав размазывает больше воды, чем вытирает.
— Заебись, — комментирует он.
Улица Янгао огибает Деловую Зону Падун, теряясь в тени. Небоскрёбы, частью достроенные, частью нет, образуют её зазубренный край. Как тупые иглы, тянущиеся к беременным облакам.
— Как зовут?
Пиао поправляет зеркало заднего вида, разглядывая внутренности фургона; вопрос скопился у него на бровях и направлен на двух сотрудников БОБ, неловко, мучительно взгромоздившихся на сваленные гробы. Те не отвечают. Старший следователь впервые обратился к ним с того момента, как они отъехали от берега Хуанпу. Шишка ненавидит молчание так же, как переваренные макароны. Как женщин с золотыми зубами. Он отвечает вместо них.
— Старого пса — Синь. Щенка — Вэньбяо.
Пиао опять смотрит на дорогу, на главную артерию нового района… пылающую фонарями, но лишённую тока жизни. Чувствует, как морщится, когда фары выхватывают зелёный отсвет риса-падди, раздавленного в острых зубах бетонных пиков. Древний и новорожденный, он молчаливо борется с тяжёлой техникой и потоком долларов.