Он повернулся ко мне:

— Вы молчите.

— Мне не приходит в голову ничего разумного.

— Вы шокированы.

— Это нелепое слово. С какой стати я должна быть шокирована? Меня эта история никоим образом не касается, поэтому у меня и не может быть никакого определенного отношения к происшедшему. Но я вам сочувствую.

— Я еще не все вам рассказал. Хотите дослушать до конца?

— Если вы хотите, чтобы я дослушала.

— Да, думаю, хочу. Я… я много лет ни с кем так не говорил. И не уверен, что мог бы сейчас остановиться, даже если бы захотел.

— Вы до сих пор никому об этом не рассказывали?

— Нет. Я рассказал Чипсу. Поначалу я думал, что никому не буду рассказывать. Но я не смог. Начнем с того, что мне было очень стыдно. Лесли Коллиз — не единственный человек на свете, который терпеть не может выглядеть дураком. Но я никогда не умел как следует скрывать свои чувства, и через пару дней, наблюдая, как все падает у меня из рук, как я шатаюсь вокруг его студии, Чипс потерял терпение и подступился ко мне с намерением выяснить, что, черт возьми, со мной происходит. И я ему все рассказал. Он слушал, не перебивая, не говоря ни слова. Просто сидел на своем старом продавленном стуле, курил трубку и слушал. И когда я закончил, снял этот груз со своей души, облегчение было столь велико, что я даже не понял, почему не рассказал ему об этом сразу.

— И что он сказал?

— Поначалу он ничего не сказал. Просто курил и глядел в пространство. Обдумывал услышанное. Я не знал, о чем он думал. Я отчасти ожидал, что он пошлет меня собирать вещи и потребует, чтобы я убирался и никогда больше не осквернял своим присутствием Холли-коттедж. Но в конце концов он вытряхнул пепел из своей трубки, спрятал ее в карман и сказал: «Молодой человек, вас провели». А затем он рассказал мне про Аннабель. Он сказал, что она всегда была безнравственна и откровенно распутна. То лето не было исключением. Отцом ребенка мог быть другой мужчина, фермер, живший за дорогой на Фалмут, женатый человек, имевший собственную семью. По мнению Чипса, он точно так же мог быть отцом ребенка Аннабель. И Аннабель должна это знать.

Когда он мне это рассказал, я оказался в еще большем затруднении, чем прежде. Половина моего существа почувствовала облегчение, но в то же время я ощущал себя обманутым. Моя гордость была страшно задета. Я знал, что обманываю Лесли Коллиза, но мое новообретенное мужское достоинство получило хороший удар в челюсть, когда я понял, что Аннабель вела двойную игру. Это звучит подло, не так ли?

— Да нет. Это вполне понятно. Но если это было правдой, почему она сказала, что ребенок ваш?

— Я задал Чипсу тот же самый вопрос. И он ответил, что это очень характерно для Аннабель. Она не получала удовольствия от творения хаоса, если после нее не оставался шлейф вины и угрызений совести. Невероятно, не правда ли?

— Мне это кажется невероятным, но если Чипс так сказал, значит, так оно и было.

— Я тоже это понимал. Он отправился к Аннабель в тот же вечер, чтобы потолковать. Пришел в Уайт-Лодж и поговорил с ней наедине. Поначалу она пыталась выкручиваться, настаивая на том, что это именно мой ребенок. Но он заявил ей то же самое, что мне. Сказал про того второго человека. И когда он назвал его имя, она сдалась и признала, что он прав. Это необязательно был мой ребенок, просто ей хотелось так думать. Больше я никогда ее не видел. Она вернулась в Лондон пару дней спустя, забрав с собой сына и няню. Мы с Чипсом решили, что мне тоже пора уезжать. Я уже слишком долго топтался на одном месте.

— Знает ли обо всем этом Феба?

— Нет. Я не хотел, чтобы она знала, и Чипс согласился, что лучше, если она не узнает. Мы надеялись, что у этой истории уже не будет отголосков, и потому не было никаких причин расстраивать ее или создавать напряжение в отношениях с миссис Толливер. Пенмаррон — небольшая деревня. Им обеим пришлось бы жить здесь и впредь, будучи частью довольно узкого сообщества.

— Каким мудрым человеком был Чипс.

— Да. Понимающим. Я не буду вам описывать, насколько добрым было его отношение ко мне в ту пору. Он повел себя как самый лучший отец. Все для меня устроил и даже одолжил мне денег, чтобы помочь, пока я не встану на ноги. Он снабдил меня рекомендательными письмами к своим друзьям в Нью-Йорке, но, самое главное, он отправил меня в Лондон с рекомендательным письмом к Петеру Часталу. Галерее было тогда года два, но Петер к тому времени уже сделал себе кое-какое имя в мире искусства. Я привез ему огромное портфолио своих работ, чтобы он на них взглянул, и к тому моменту, как я собрался уезжать в Америку, он согласился выставлять мои картины и быть моим агентом. Именно это он и делает с тех самых пор.

Я вспомнила о восторженном отзыве, который прочитала в поезде:

— Он очень помогает вашему продвижению.

— Да, мне повезло.

— Чипс говорил, что в таланте нет никакого проку, если он не подкрепляется трудом.

— Чипс говорил много правильных вещей.

— Что целых одиннадцать лет удерживало вас от возвращения? Работа?

— Мне хочется так думать. Не хочется признавать, что я пытался убежать оттого, что произошло. Но, может быть, дело было именно в этом. Я убегал. Все дальше и дальше. Сначала Нью-Йорк, потом Аризона, потом Сан-Франциско. Именно там я впервые заинтересовался японским искусством. В Сан-Франциско большая японская община, и я познакомился там с группой молодых художников. Чем больше я работал с ними вместе, тем отчетливее понимал, как мало я знаю. Традиции японской живописи уходят в глубину веков. Они восхищали меня. Поэтому я отправился в Японию и снова стал там учеником, сидевшим у ног очень старого и знаменитого человека. Время утратило всякое значение. Я пробыл там четыре года, и иногда они казались мне несколькими днями, а иногда — вечностью.

Эта выставка в галерее Петера Частала — результат тех лет. Я уже говорил вам, что не хотел приезжать. Дни открытия меня по-настоящему ужасают. Но я боялся не только этого, но и самого возвращения в Англию. На другом конце мира можно было не думать об Аннабель и ребенке, который мог оказаться моим. Но возвращение… мне снились кошмары о том, как я встречаю в Лондоне Аннабель и мой ребенок идет по тротуару мне навстречу.

— Но разве поездка в Корнуолл не была отчасти рискованной?

— Все как будто было предопределено. Встретил же я в пабе человека, который направлялся как раз в эти края. Скорее всего, я бы не поехал, но мне очень хотелось увидеть Фебу.

Я вспомнила, как тихо он сидел вчера в баре, когда я болтала про миссис Толливер и Шарлотту.

— Дэниел, когда я сказала, что Шарлотта здесь, в Пенмарроне, у своей бабушки, вы должны были догадаться, что это тот самый ребенок.

— Конечно, я догадался. И понял, что неизбежно с ней встречусь. Все вело к этому, события складывались одно к одному помимо моей воли. Когда мы сегодня днем вернулись к Фебе, вышли из машины и направились к дому, я знал, что Шарлотта где-то поблизости. Я знал это еще до того, как об этом сказала Лили. И когда я вышел из дома, я повторял себе всю дорогу, пока спускался вниз с холма и шел вдоль дамбы, что теперь после стольких лет неопределенности я наконец узнаю правду.

Они не заметили, как я подошел. Они были целиком погружены в свою работу. А потом Феба поглядела на меня и произнесла мое имя. И Шарлотта тоже посмотрела вверх. И я увидел это личико. И понял, что Аннабель, сама не зная наверняка, сказала мне тогда правду…

Вот как все обернулось. Мне казалось, что я стою и слушаю голос Дэниела уже целую вечность. У меня ныла спина, я чувствовала себя измученной и опустошенной. К тому же я утратила представление о времени и понятия не имела, который час. Снизу, из оживленной сердцевины отеля доносились звуки и запахи. Голоса, отдаленный звон посуды, приглушенная мелодия оркестра, игравшего что-то непритязательное из «Звуков музыки». Рано или поздно мне придется вернуться в Холли-коттедж, к Фебе и куриной запеканке. Но еще не сейчас.