– Входим сразу же, – говорит он. – Норин – приоритет номер один.

Я от всей души соглашаюсь. Яхта крупно вплывает в поле зрения менее чем в двухстах ярдах от нас, и я замечаю намалеванное у нее на борту название.

– «Могучий клюв»? – спрашиваю я.

– Это такая гадрозаврская шутка. Ведь нас еще утконосыми динозаврами зовут.

Нет никакой надежды подобраться к яхте с мотором, ревущим, точно группа The Who в последние пятнадцать минут ее концерта, а потому я вырубаю энергию и надеюсь, что инерция донесет нас куда надо.

Мне удается подвести гоночный катер к самому борту яхты, и два корпуса начинают скрестись друг о друга, но этот звук почти целиком скрадывается легким шумом волн, разбивающихся о фибергласе. Чертовски ловкий бросок швартова – ну ладно, ладно, три чертовски ловких броска – и я надежно прикрепляю гоночный катер к белоснежной яхте.

Поручень в добрых десяти футах у меня над головой – но черт побери, мы в миле от берега, вокруг, насколько видно глазу, никаких лодок нет. Если только из космоса за нами сейчас не наблюдает спутник – хотя вполне вероятно, что он и впрямь там есть, – по-моему, ничто не мешает мне малость поманипулировать с личиной. Я стягиваю брюки до лодыжек, точно ни с того ни с сего сбрендивший мореход, и начинаю работать с Г-зажимом, удерживающим на месте мой хвост. Еще одна небольшая манипуляция с ремешками у меня на торце – и моя человеческая задница отваливается как силикон Дженнифер Лопес после напряженного трудового дня. Теперь мой хвост полностью готов к работе.

Я резко подпрыгиваю, разом приводя в движение все тело и хвост – и хватаюсь за нижний поручень. С небольшой помощью Хагстрема, который подталкивает меня снизу, я подтягиваюсь на палубу, а затем разворачиваюсь и протягиваю руку, помогая Нелли тоже забраться на борт.

Здесь, в открытом море, манговый запах Норин очень силен, а это значит, что она, скорее всего, все еще жива. Некоторые запахи не спешат уйти после смерти, но все они всегда кажутся призрачными и эфемерными. После прекращения притока крови к ароматическим железам не требуется много времени, чтобы они прекратили свою работу. Лучшие диносские судмедэксперты способны указать время смерти с точностью до минуты, основываясь лишь на остаточных количествах телесного запаха. С другой стороны, эти самые судмедэксперты – не тот народ, с которым тебе хочется сидеть рядом на званом обеде.

– Вниз, – говорит Хагстрем, показывая дорогу к маленькой винтовой лесенке.

Глядя с берега, я недооценил размеры яхты – она по меньшей мере восьмидесятифутовая, а может, и побольше. Метраж каюты внизу как минимум с мою квартирку в Лос-Анджелесе. И отделана она тоже по высшему классу: всякие модные причиндалы, роскошное ковровое покрытие, картины на стенах. Совсем как плавучая версия пентхауса Джека – вплоть до мягкой, лиловато-персиковой цветовой гаммы, переплетающихся узоров.

Гдето дальше слышны голоса. Через главное помещение и камбуз мы проходим к закрытой дверце, ведущей, скорее всего, в отдельные каюты.

– Ты готов? – шепчу я Хагстрему.

Он на секунду выпускает когти, и я делаю то же самое. Мой хвост уже свободен, но чтобы не ввязываться в драку, точно пингвин, брюки я совсем сбросил на камбузе. Быстрый плевок, мои вставные челюсти вылетают, и я уже способен рвать и глодать настоящими зубами. Свежий воздух сладостно охлаждает мне десны. Я тянусь к дверной ручке…

И вдруг воздух пронзает вопль. Высокий, визгливый, мучительный. Женский.

Хагстрем первый у дверцы, выносит ее одним ударом могучего плеча, а я проскальзываю следом, готовый отоварить всякого, кто встанет у меня на пути.

Раньше всего остального я вижу блеск ножа и бросаюсь на Одри – пусть даже в голове у меня и мелькает мысль, чего ради она использует что-то еще помимо своих природных когтей. Пожилая женщина с легкостью опрокидывается на пол, и, несмотря на протестующие вопли Норин, – протестующие? почему? – мне в темпе удается схватить Одри за руки и прижать их к полу.

– Ты что, совсем спятил? Что ты здесь такое творишь? – орет Норин.

Когда я поднимаю взгляд, то вижу, как Норин садится на койке, ее голые чешуйки поблескивают на свету.

– Беги! – ору я в ответ. – Там гоночный катер пришвартован. Бери его и беги!

– Чего?

– Это ока, – говорит Хагстрем, подступая к своей невесте с обнаженными когтями и клювом, готовясь защитить ее в случае, если Одри сумеет выскользнуть из моей хватки и сделать новый заход. – Она предательница.

– Никакая она не предательница, – вздыхает Норин. – Какие же вы идиоты. Винсент, слезь с нее.

Я мотаю головой:

– Думаю, ты сейчас не в лучшем состоянии ума, чтобы принимать решения…

– Живо.

Я резко вскакиваю. Одри, надо отдать ей должное, не пытается мне врезать, пока она медленно поднимается на ноги и отряхивается. Затем она снова тянется к своему блестящему оружию…

– Нет-нет, – говорю я. – Нож оставь на месте.

Норин проскальзывает мимо Нелли и становится бок о бок с Одри, помогая ей оклематься после моего наскока.

– Это не нож, кретин, – говорит она мне и нагибается, чтобы поднять предмет, который по-прежнему ярко сверкает на полу…

– Это шприц, – добавляет Норин. – А Одри – мой доктор.

Приятно видеть, что Хагстрем ошарашен не меньше моего – терпеть не могу отплясывать эту джигу один, без партнера.

– Твой доктор?

Норин тяжело опускается на край койки и смотрит себе под ноги. Одри тем временем нежно похлопывает ее по плечу. Затем я впервые слышу голос пожилой женщины, поразительно ясный и сильный.

– Я также лечила и Джека, – говорит она. – Десять с лишним лет. Именно я первой диагностировала у него СМА. Мы вместе искали лечение от этой болезни. – Тут она поворачивается к Норин, которая начинает водить хвостом влево-вправо, как она раньше делала всякий раз, когда нервничала или боялась. Меня удивляет, что эти эмоции по-прежнему остались в ее репертуаре. – Хочешь сама им рассказать?

– О чем рассказать? – спрашивает Хагстрем.

Когда Норин поднимает взгляд, я вижу в ее глазах слезы и тут же понимаю, что мне меньше всего хочется, чтобы этих слез стало больше. Тем не менее она без всяких дальнейших понуканий начинает рассказ.

– Джек нашел лечение для своей болезни. Для спинально-мышечной атрофии. Они с Одри… они нашли способ защиты от СМА.

– Настоящим лечением это, конечно, назвать нельзя, – поясняет Одри, – но с симптомами наш метод справляется.

– Как? – недоумеваю я. – Джек сказал, что все нервные клетки умерли, а если я вообще что-то смыслю в науке, так это то, что нервные клетки не восстанавливаются.

Одри одаряет меня широкой, самодовольной улыбкой человека, четко прикинувшего, как ему раздолбать проклятую систему.

– Некоторые восстанавливаются. Вы никогда не слышали про сакаи?

Я мысленно перелистываю меню суши-бара.

– Так-так… сакаи… это когда берут жирного тунца и…

– Сакаи – это туземное племя в джунглях Таиланда – все динозавры, все орнитомимы. Легенда гласит, что воину из племени сакаи можно отрубить голову, и через семь дней она отрастет. Как и большинство легенд, эта звучит смехотворно. Однако, как и в большинстве легенд, в ней только доля легенды. А правда здесь в том, что женщины племени сакаи способны регенерировать свои хвосты.

– Как ящерицы, – вставляет Норин. – Более или менее.

Одри кивает:

– Процесс очень медленный и болезненный, но их клетки делятся, причем с поразительной скоростью. Я выдвинула гипотезу на предмет того, нельзя ли взять часть этих клеток, ввести их в пораженный СМА позвоночник и посмотреть, не помогут ли они Джеку восстановить нервы, требующиеся для ходьбы.

Что ж, по крайней мере, это подтверждает тот факт, что я еще не совсем ополоумел – что я действительно видел, как Джек встает со своего кресла, прежде чем рухнуть на землю. Его ноги работали – и радикальное лечение Одри было, должно быть, тому причиной.

– А женщины сакаи? – спрашивает Хагстрем. – Откуда вы их брали?