27 декабря 2000 года

Сегодня утром я, встретившись с Доминик, поцеловал ее только лишь ради эксперимента, при этом посмотрел ей в лицо таким взглядом, как будто вонзал в нее нож.

– Тебе слишкомнравятся физические контакты. Это выводит из равновесия, – сказала она, а затем добавила: – Ты не хочешь позавтракать? – пытаясь успокоить свои чувства и сгладить волнение, вызванное легким касанием моих губ.

Ее все еще не оставляла мысль о том, чтобы прочитать мои записки, и она делала вид, что обдумывает способ, как украсть мой ноутбук. Я, пожалуй, дам ей почитать их сегодня вечером, если обстоятельства и отношения между нами будут этому способствовать.

Сегодня вечером все обитатели хостела покидают город и отправляются на автобусах в «Козлу», бар для неорганизованных туристов, устроенный в стиле пивного погребка. Фиона приезжает завтра утром, и мне хочется, чтобы мы с Доминик провели вдвоем эту мою последнюю ночь здесь. Она чувствует, что причиняет мне боль, лишь тогда, когда сама проявляет какие-то чувства, в том числе и такие, которые меня раздражают. Она вдруг решительно отказывается целоваться (очень мокро), никогда беспричинно не дает волю чувствам, постоянно говорит о Джоне и Карлосе, а я, несмотря на это, все еще здесь; я вновь чувствую то, что пережил когда-то, и стараюсь на этот раз не упустить своего шанса.

Кто-то когда-то рассказывал мне об одной из теорий любви: любовь превращает экстраверта [54]в интроверта [55]и, наоборот, интроверта в экстраверта. Я стал интровертом. Я не знаю, что явилось причиной этого превращения – Доминик или я просто устал от ментальности неорганизованного странника: кровати с несвежим бельем в хостелах, все вокруг уверены в том, что они всасывают в себя культуру и расширяют кругозор алкогольными возлияниями, а потом дрожат от холода в одежде не по сезону. «Я обнимал коалу и плавал на доске – да-да, уж я-то знаю, что такое Австралия». Возможно, Том прав: я просто одинок. А может быть, Доминик тоже права: то, что тебя кто-то любит, в действительности не так важно – важно то, чтобы рядом был человек, которого есть за что любить.

Я уже устал убеждать и уговаривать и начинаю верить в то, что она права. Она действительно проклятый скорпион.

28 декабря 2000 года

Пишу это в «Макдоналдсе» на мысе Эрлей, где отдыхаю после еще одной 200-мильной гонки по автостраде Брюс в сторону восточного побережья. Машина покрыта таким толстым слоем налипших насекомых, что кажется экспонатом секции паукообразных Музея естественной истории.

Мы, вернувшись поздно вечером из бара «Коала», сидели на балконе яхт-клуба в Нусавилле. Доменик собиралась вернуться на свою прежнюю работу в Перте, так она решила. Она уже позвонила Джону и сказала, что может спать и на полу в их прежней квартире, но потом добавила, что ничего этого не будет, «потому что Джон этого не хочет. Я слишком сильно обидела его». «Я же говорила тебе, что я женщина-скорпион», – сказала она и, сделав удивленное лицо, спросила, неужто я мог ожидать от нее чего-либо иного.

Вот-вот должен был начаться шторм; в воздухе во множестве порхали ярко расцвеченные попугайчики, словно сдуваемые ветром искры с горящей сигареты, и стрекотали так громко, как будто где-то поблизости терлись друг о друга и искрили миллионы проводов под током. По дороге в хостел мы заговорили о сексе. Когда я сказал, что предпочитаю быть внизу, она заявила, что ей нравится властвовать в постели и заставлять мужчин работать.

– Ты лентяй, – сказала она, и мы снова пошли на мыс к пристани для яхт. Мы легли на песок, я прижался к ней – лицом к лицу и телом к телу, – и мы начали целоваться. Ее спина была жесткой, как доска, выражение ее лица стало сексуально-привлекательным и вместе с тем каким-то сонным и невыразительным.

– Ты хочешь заняться со мной любовью? – спросила она.

– Да.

– Я это знаю. Я это чувствую. И потому я здесь с тобой, – сказала она и, высвободившись из моих объятий, села на стоящую рядом скамью, но я, дабы показать ей, что сейчас я хозяин положения, прижал ее к себе и заговорил о том, что поеду в Перт вслед за ней, что мы поженимся и что у нас будут дети, говорящие на двух языках. Говоря это, я снял с нее джемпер, футболку, а затем шорты, не обращая внимания на ее протестующий лепет о том, что мне «уж очень нравится физическая близость».

– Я не хочу причинять вреда никому, – шептала она мне, когда наше состояние приближалось к пику.

Потом мы сидели на скамье, она примостилась на моих коленях, обхватив руками доску за моей спиной; в этом положении полусидя-полулежа я вошел в нее, наблюдая забавную гримасу, появившуюся на ее лице, и думая лишь о том, чтобы моя попытка быть активным участником любовного действа не сорвалась из-за недостаточной мышечной твердости.

Мы перешли на застекленную террасу бассейна позади хостела, и там я показал ей свои дневниковые записи. Глядя на экран, она сжимала мою руку, когда написанное казалось ей забавным, и гладила меня по плечу, читая описание печальных событий; временами, когда чувства переполняли ее, она отводила взгляд от экрана и смотрела в пространство перед собой. Прочитав примерно три четверти дневника, она передала ноутбук мне.

– Пьеса закончена, – сказала она, и я согласно кивнул головой.

Нынче утром перед моим отъездом Доминик приготовила мне бодрящий напиток с лимонным соком, чтобы я не уснул за рулем и чувствовал себя уверенно в дороге; она собрала мои вещи и проводила меня до машины. Мне казалось, что я вот-вот расплачусь. Я обнял ее, сомкнув руки у нее на спине, и, переступая с ноги на ногу, раскачивал наши прижатые друг к другу тела из стороны в сторону; я заметил, что глаза ее увлажнились, а дрожащий подбородок опустился; но сам я не ощущал ничего, кроме усталости.

Она сказала, что мне надо ехать, и этими словами как будто ударила меня, отчего мои глаза тоже стали влажными. Я приник к ней лицом, но не вытер слезы ее платьем. Я отклонил голову так, что они капнули ей на шею, чтобы она поняла, что в этот момент испытываю я. Она закусила прядь своих волос, ее мальчишеское лицо было усталым и хмурым; мы оба неотрывно глядели в опечаленные лица друг друга. Я был слегка раздосадован тем, что она плакала беззвучно, не в голос, и гладил ее лицо. Его портило лишь красное пятно посредине лба, оставшееся после гормонального расстройства. Ее запястья были усыпаны мелкими красными пятнами, как при потнице, – это тоже результат стресса, объяснила она.

Доминик поцеловала меня, встав на цыпочки, чтобы теснее прижаться губами к губам, а я изо вех сил сжал ее в объятиях. Через несколько секунд она сказала, что хочет уйти, потому что это прощание становится для нее мучительным. Я сел в машину, она, сунув голову в окно, поцеловала меня. Я развернул машину, опустил стекло окна и вновь поцеловал ее, а она засмеялась, радуясь тому, что я вернулся: «Ты всегда возвращаешься».

И я поехал, два раза махнул ей рукой, и вплоть до сего времени не мог понять, отчего я плакал. А плакал я оттого, что знал, что никогда не вернусь назад.

Я только что сдал машину в бюро проката, заплатив 300 долларов за обратный пробег, а это для меня огромные деньги. Сейчас я в хостеле «Магнумс» в домике какой-то непонятной архитектуры, напоминающем хижину в фильме «Охотник на оленей». До встречи с Люси остается одиннадцать дней, и я пока не знаю, как буду добираться дальше на север континента и сколько времени на это потребуется. Я встретил всего одного постояльца из домика, в который меня поселили: он попросил у меня в долг пакетик марихуаны и сказал, что только что перешел в другую комнату, поскольку в 14-й комнате, откуда он съехал, живут не люди, а животные. Они воровали его еду, а одна пара его соседей по комнате как-то ночью каталась по полу, предаваясь любви.