Недавно на общей кухне я видел Карину и поздоровался с ней. Она ответила на мое приветствие, даже не обернувшись, как будто мы до этого с ней никогда и словом не обмолвились. Удобнее переодеваться, когда вокруг тебя не вертятся парии– ну к чему этот самообман? Лично я не хотел бы смотреть на то, как ты переодеваешься, – у тебя слишком длинная спина и короткие ноги, да и вообще ты похожа на доисторическую лошадь.

Я ломал голову, почему от Доминик нет вестей, и не мог заставить себя не думать о том, что она делает в эту минуту. Я тосковал по ней, и мне ее не хватало. Мне так не хватало кого-нибудь рядом, кто мог бы шутить, дурачиться, смеяться и держать мою руку в своей. Я тосковал по бездумному лицу Доминик, по ее глазам, которые широко раскрывались, когда она чего-то не понимала и приставала, требуя объяснить сказанное, а когда до нее наконец доходил смысл, сказанное уже казалось бессмысленным набором слов. Груди Доминик по форме напоминали сладкие пирожки с начинкой, а удлиненные сосочки походили на кнопки автоматических пробок на домашнем электрощите. В ночной рубашке размера XL она выглядела как макаронина, завернутая в носовой платок. Но все равно она мне нравилась. Они, должно быть, или уже в Лос-Анджелесе, или вот-вот прибудут туда.

Я постоянно должен был бороться с чувством вины, причем бороться сразу на столь многих фронтах, что подчас переставал ориентироваться в событиях и ситуациях. Мне не нравится Карлос, но не настолько сильно, как он того заслуживает. Скорее то, что произошло между нами, порождает во мне чувство печали. Так, может, решим все проблемы – нет, лучше не стоит.

Моя нынешняя обитель представляется мне островом идиотов в житейском море. Атмосфера здесь напоминает университетскую, а люди прилагают отчаянные усилия к тому, чтобы показать, сколь много у них знакомых: они приветствуют каждого встречного и заводят с ним беседу ни о чем, но говорят при этом так громко, чтобы все слышали. «Ну, может, встретимся там, Таджи, Маджи. Смаджер…» «Не, я собираюсь на Окфорд-стрит с Шазой, Вазой, Дазой».

Я ушел из телепросмотрового зала и сейчас в одиночестве сижу в углу в кафе на Кроссе. Не понятно почему, но на меня никто не обратил внимания, даже и тогда, когда я снял башмаки и носки, – возможно, это из-за расчесов. Телепросмотровый зал заполнили англичане, так как скоро по другому каналу начнут показывать «Соседей», и кто-то переключил телевизор с матча по крикету на этот канал, даже не спросив меня. После этого должны показывать еще один сериал «Дома и вдали от дома», поэтому все делают вид, как это принято в университетской среде, что они захвачены этими мыльными операми; постоянно и как бы между прочим сообщая всем, как они нашли работу в Сиднее или как весело они провели прошлую ночь, а сейчас сгорают от желания выпить горячего кофе с молоком.

Меня мутит при виде того, как долговременные постояльцы слоняются вокруг хостела босиком, стараясь попасть вам на глаза или ответить улыбкой на улыбку, дабы показать, что они живут здесь дольше вас и что в конечном счете не стоит быть общительным – и вот оказывается почему, – потому что все труднее и труднее становится впоследствии расставаться. Ну и чушь! И почему я не могу найти того, кого могу просто поприветствовать? А как мне быть с Люси? До нашей роковой встречи остается двадцать дней. К тому же я думаю еще и о Карлосе. О том, каким было его начало. Он, если можно так сказать, немножко влюблялся в каждую, с кем изменял Доминик. Он мучился сомнениями, надо ли ему порвать с ней, но на это у него не хватало смелости, и со вздохами и терзаниями жил прежней жизнью до следующей измены. А потом, по прошествии весьма короткого времени, он вообще перестал испытывать какие-либо угрызения совести и продолжал заниматься тем же, чем и раньше, но уже не чувствуя себя виноватым.

– Да это ж просто секс. От нее пахло детским кремом фирмы «Джонсон и Джонсон», а как эффектно она трахалась. Нет, я не пгучу.

Надеюсь, я не докачусь до подобного. Мне ненавистна сама мысль о том, что я стал Карлосом. Хотя я и не думаю, что я и вправду стал таким, но мне бы очень хотелось узнать, почему со мной постоянно происходит нечто подобное. Никки, Доминик: это что, азарт охоты? Какая же это охота? Я выслеживаю добычу, а когда оно приближается на расстояние выстрела, я опускаю ружье и бреду домой вкушать вегетарианскую пищу.

Сейчас 2 часа ночи. Я вернулся в «Еву» и остановился около общей кухни. Сегодня ночью в пабе «О'Маллис» я разговорился с парой парней из Василдона; это были типичные эссекские пижоны, у которых выставляемая напоказ бравада самым отвратительным образом сочетается с глупостью и плохими манерами. Они снимали квартиру на Виктории-стрит за 380 фунтов в неделю и подыскивали еще постояльцев, чтобы подзаработать на субаренде. Я сделал вид, что клюнул на их предложение. Они похвастались мне, что сняли на ночь женщину в баре в Бейлисе, и вообще проявляли в отношении меня напыщенность и надменность только потому, что я еще не побывал на Круговой набережной. Они также советовали мне побывать в Кугги, потому что бар в отеле «Кугги-бэй» – самый большой бар в Южном полушарии. «Там ты чувствуешь себя так, как будто снова находишься дома. Там здорово, и все такое, но тебе все время как-то не по себе из-за этих чертовых стаканов – они не такие, как дома». Сказав это, он нагнул голову, как будто собирался нырнуть, и пробурчал: «Черт подери, да-а-а».

Новая Зеландия, как они считали, «чертовски красивая», а Австралия «чертовски огромная». А я посчитал их чертовски тупыми, ушел из бара и побрел по расцвеченной неоновыми рекламами кока-колы Дарлингхэртс-авеню, выходившую на Кросс. Съев порцию жареного картофеля с пикантным соусом в новомодном ресторане морепродуктов, я заглянул в бар «Дарло», который своим интерьером напоминал квартиру семидесятых годов, обставленную оранжевыми диванами и торшерами на искусно вырезанных подставках, имевших, однако, вид дешевых подделок под старину. В баре было полно геев, которые держались с нарочито показным достоинством: когда курили, то манерно отставляли локти в сторону. Я был уже под приличным градусом, когда шел по главной улице в свой хостел. У входа в «Еву» сидели сутенеры с немыслимыми татуировками на предплечьях, нарочито выставленными на всеобщее обозрение. Я поинтересовался их расценками, и мне предложили двух девиц по сто долларов каждая. Потом предложили двух девиц, которые сделают мне массаж всего тела за пятьдесят долларов. По завершении массажа, когда я буду готов, они перейдут к массированию тела телом. Я поблагодарил их, сказав, что обдумаю их предложения, и пришел в хостел, чувствуя сексуальное возбуждение.