– Гроза? – и посмотрел на огромные дыры в потолке, через которые мог полить дождь.

Мотнув головой, она так же шепотом ответила:

– Нет. Не гроза.

Раздался новый грохот, от которого в желудке у меня опять все подпрыгнуло, но на сей раз он был громче и ближе, и, невольно снова подняв глаза к полотку, я увидел внезапную вспышку в темноте.

– Снаряды, – сказала она.

– Бомбы?

Она кивнула.

– Надо думать, воздушные.

Раздался рев, это низко над нами пролетел реактивный самолет. Элен повернулась ко мне с таким выражением, которое я привык видеть только на лицах знатоков вин, когда они верно определили виноградник и год.

– Видите? – сказала она, будто теперь все наладится.

К тому времени проснулись остальные заложники, и без особых рассуждений мы сгрудились в углу сарая, который выходил к лесу, почему-то решив, что, сбившись в кучу, будем не столь беззащитны. Сам ночной воздух вокруг потрескивал от автоматных очередей и одиночных пистолетных выстрелов, шипения и взрывов бомб и снарядов, и старая постройка подрагивала на хлипком фундаменте, от чего раскачивались фонари на гвоздях и по стенам танцевали черные тени. Вот как все кончится, подумал я: в сарае, в окружении людей, которые меня ненавидят, в подсвеченной вспышками темноте, где свистят пули, трясется земля, а в желудке у меня пусто. Вот каков будет конец.

Но рассвет все же наступил, а с ним – передышка. Взрывы сперва немного утихли, потом замерли совсем, точно гроза, которая вдруг ушла к морю. Нам остались только дребезжание очередей, за которыми вскоре последовал другой звук, такой неожиданный и резкий, что мне понадобилось полминуты, чтобы сообразить: звонит мой телефон.

Я его выхватил.

– Макс?

– За тобой приедут, малыш.

– Меня взяли в заложники, Макс!

– Знаю. За тобой приедут. Все в будет в порядке.

– У них были документы.

– Мы знаем. Они нам сказали.

– Я не знаю, откуда у них эти документы, Макс.

– Успокойся.

– Успокоиться? Меня едва не убили. Еще могут убить.

– За тобой уже едут.

– Вы знали, что у меня есть акции «Кавказа», Макс?

– Ты во многое инвестировал.

– Вы знали?

– Тебе сказали, откуда взялись эти документы, малыш?

– Эллен Питерсен им отдала.

– Питерсен с тобой?

– Ага, да. Она тут.

– Как она их получила?

– Не говорит. Ни слова не говорит.

– В колонтитуле факса что-нибудь было? Вообще хоть что-нибудь? Номер? Код?

– Нет, ничего. Там ничего не было. Пустота.

– Полная пустота?

– Сплошные нули. Факс-машину перезагрузили. Или она была новой.

– На колонтитуле дата была?

– Говорю вам, Макс, ничего. Вообще ничего. Там…

Замолчав, я тяжело сел на пол сарая, будто из меня вышибли дух. Закрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, я сказал:

– Я ведь не говорил вам, что это факсы.

Он закашлялся, потом проскрипел:

– Минутку…

Я услышал, как он прочищает горло и глубоко вдыхает кислород через маску.

– Макс, я вам этого не говорил.

На другом конце провода – молчание, только свист и шорох гипермированного дыхания.

– С тобой все будет в порядке, Марк, – успокаивающе сказал он. – Постарайся не падать духом.

– Это вы дали Питерсен документы? – Я слушал вой статики, звук перебрасываемого спутниками пустого шума.

– Мы же в частном секторе работаем, Марк, – сказал он. – Столько всего надо учитывать.

– Что именно?

– Издержки.

– Какие издержки? Говорите же, Макс.

– Всегда нужно помнить о балансе. Что обойдется дешевле, компенсация или другие меры?

Я принялся ходить взад-вперед по сараю, а мои товарищи-заложники не спускали с меня глаз, и каждый смотрел на меня с отвращением.

– Вы устроили так, чтобы повстанцы не приняли мои извинения.

– Марк, последовательность решений была весьма и весьма непростой.

– Вы знали, что меня возьмут в заложники?

– Мы учитывали такую возможность. Но мы приняли меры.

– Что, если грузины перейдут в наступление?

– И русские, Марк, и русские. Сегодня утром они высадились на побережье под Сухуми. И все с одобрения ООН.

Надо думать, этим словам полагалось стать решающим доводом: если задействована Организация Объединенных Наций, значит, все по-честному, вот только ничего честного тут не было. Как что-то из случившегося могло быть честным? Но в то время, сидя в запертом сарае, я знал только, что я тоже жертва и что убедить в этом остальных окажется весьма непросто. Разумеется, Эллен Питерсен мне не поверит. Теперь я понимал, что на самом деле она не знает, кто послал ей документы, а не зная источника, ни за что не поверит в мою невиновность, как бы я ее ни доказывал. Однако в своей книге «Весьма жалкая история», опубликованной спустя девять месяцев после абхазского инцидента, она хотя бы сумела проследить последовательность событий.

За десять дней до моего прибытия в Зугдиди русские, выступая как от своего имени, так и от имени Грузии, тайно распространили в Совете Безопасности ООН проект резолюции. Резолюция санкционировала решительные меры против военных формирований абхазских сепаратистов в том случае, если моя миссия обернется провалом и заложников не отпустят, хотя все считали, что примут ее только в том случае, если мне будет грозить непосредственная опасность. Иными словами, русские получат поддержку только в том случае, если я тоже окажусь среди заложников. Что я больше не Верховный Извиняющийся ООН, значения не имело. Как выразилась Питерсен, я «еще оставался членом семьи» и фигурой настолько известной, что мировая общественность быстро одобрит применение силы. Моя слава, которую Макс так уговаривал меня признать, станет прекрасным предлогом для развязывания небольшой войны.

В этой сделке выигрывали все, кроме меня и абхазцев. При помощи более крупных и лучше организованных военных подразделений России Грузия раз и навсегда вернет себе контроль над Абхазией. Россия взамен получит приток местной дешевой нефти. А «Кавказ-Нефтегазодобыча» благодаря связям своих дружащих с Кремлем владельцев втихомолку субсидировали часть расходов на вторжение, тем самым став первой частной корпорацией в этой области. Их вклад в итоговые затраты на военные действия, хотя и огромный, оказывался много меньшим любой компенсации, которую им пришлось бы заплатить, если бы мое извинение было принято. А если «ОРБ» устроит так, чтобы меня взяли в заложники, но само при этом никак не подставится и при неблагоприятном исходе сможет оспорить свою причастность, тем лучше, ведь тогда стоимость всей операции упадет, а в результате возрастет гонорар агентства, иными словами – мой собственный.

Но в тот момент никаких подробностей мне Макс не сообщил. Он сказал просто:

– Наш гонорар будет гораздо выше, Марк.

– Мне не нужны деньги, Макс. И вам они не нужны. Вы умираете.

– Вспомни, Марк. Только неудачники умирают бедными. – Он смеялся, пока не зашелся кашлем и не начал задыхаться в трубку. – Подожди-ка еще.

– Макс? Макс?!!

– Я здесь, Марк.

– Моя репутация – это единственное, что у меня есть, Макс. Единственное, что у меня есть. Вы разрушили мою репутацию. Репортаж Эллен меня уничтожит, как только она его опубликует.

– Не волнуйся, мой мальчик. Ответственность я возьму на себя. Скажу, это я во всем виноват. Что мне следовало вспомнить про твои акции. Оплошность больного старика. Как только мы тебя вытащим, я уйду из агентства, выступлю с заявлением. – Он еще покашлял, и звук был такой, будто его легкие рвутся на волю из тела. – И о Питерсен тоже не беспокойся. Я устроил кое-что, чтобы ее отвлечь. Историю с «Кавказом» она бросит. Положись на меня.

– Что вы сделали?

– Положись на меня, Марк. Все будет хорошо.

Теперь я уже кричал в телефон, звал его по имени, просил ничего больше не предпринимать, твердил, что он сделал уже достаточно, но Макс уже отключился. Сарай теперь подрагивал от другого звука. Вскочив, все смотрели на дверь, а тишину заполнил рык дизельных грузовиков. Кто-то приближался.