– Вкусно?

– Очень. – Я намотал на вилку несколько ленточек таглиателли. – Жаль, что ты не можешь попробовать. Тебе бы очень понравилось.

Минуту-другую я просто ел, наслаждаясь тотальной физичностью процесса: всасыванием моллюсков, наматыванием на вилку таглиателли, втягиванием в себя ароматного, полнотелого соуса. Я вытер руки бумажным полотенцем и выпил немного травянистого вина.

– Что мне делать, папа? Поехать в Нью-Йорк?

– Ты спрашиваешь у мертвеца?

– А у кого еще мне спрашивать?

– Ты не можешь поговорить с… Как ее зовут?

– Линн.

– С Линн. Думаю, Линн мне бы понравилась. Она разумная с виду девушка. У нее ты спросить не можешь?

– У нее я как раз и хочу спросить. Она мой лучший друг. Я все с ней обсуждаю. Но…

– Если ты и впрямь поедешь, всему конец?

– Нуда. Ее незаинтересованной стороной не назовешь. И вообще в последнее время дела пошли скверно.

– Скверно?

– Она думает, что я рехнулся.

– А ты рехнулся?

– Не знаю. Сегодня мне предложили четверть миллиона долларов в год, чтобы я и дальше делал то же, что сейчас. И как будто миллионы людей помешались на видеозаписи, которая кочует в Интернете. Значит, не так-то все и плохо.

– На мой взгляд, очень даже неплохо.

– Спасибо, папа.

– Иногда, Марсель, нужно просто расти над собой. Такое со всеми нами случается. Так было со мной, когда я оставил родину. А теперь, возможно, происходит с тобой.

– Ты так думаешь? – Я уловил едва слышный скрежет ключа в замке входной двери. – Ты так думаешь, папа?

Но отец исчез, а на пороге гостиной стояла Линн. Она смущенно посмотрела на свои чемоданы у двери, будто не ожидала, что я вернусь до того, как она их увезет, а потом, извиняясь, подняла на меня взгляд. Глаза у нее были покрасневшие, а волосы падали спутанными завитками, которые выглядели еще более взъерошенными, чем обычно, точно она многократно запускала в них руки.

– Я не знала, когда ты вернешься, – сказала она.

– Есть хочешь? Тут на двоих хватит. Могу положить тебе в тарелку и…

– Нет. Ничего. Я уже…

Она махнула на входную дверь, точно где-то за ней лежали невидимые объедки. Подойдя к письменному столу, она взяла несколько книг, старательно осмотрела обложки, а потом прижала к себе, чем тут же напомнила мне Дженни: не уверенную, хладнокровную версию, с которой я столкнулся сегодня, а хрупкое создание моей юности, которое страшит большой мир.

Мы разом открыли рот, чтобы заговорить, и разом замолчали.

– Ты первый, – сказала Линн.

– Нет ты.

Она прикусила нижнюю губу.

– Я переезжаю. Думаю, так будет лучше, только до…

– Куда ты собралась?

– Я… э… поживу у Люка. Твой брат сказал, я могу остаться у него, пока не найду чего-нибудь…

– Тебе не обязательно это делать.

– Нет, Марк. Обязательно. Мы не… мы просто не, верно?

– Нет, я хотел сказать, тебе не обязательно это делать, потому что меня тут не будет. Мне предложили работу.

– О?…

– Организация Объединенных Наций.

Склонив голову набок, она пришпилила меня взглядом, который я много раз видел раньше, взглядом, который с нежной насмешкой говорил: «Ну и остолоп же ты». На мгновение давившие ее смущение и ярость развеялись. Я рассказал ей про работу, про условия, про то, чего от меня хотят. Когда я закончил, она с полминуты молчала.

– Значит, будешь учить мир есть хлеб смирения? – наконец спросила она.

– Ну, поскольку база у нас будет в Нью-Йорке, то скорее уж кукурузные лепешки или пироги с сойками.

– А хорошие рецепты пирогов с птицами у тебя есть?

Я рассмеялся. Приятное было чувство.

– Похоже, да. Мне сказали, я знаю, как ловить птиц, поэтому меня и прочат на это место. Я готовлю лучший птичий пирог к востоку от Лонг-Айленда.

– Сперва поймай свою сойку, то есть синицу.

– Вот именно. Сперва поймай свою синицу.

Она огляделась по сторонам, словно комната стала вдруг ей чужой. До сих пор ей, наверное, казалось, она понимает, почему от меня уходит. Я забился в собственную эмоциональную крысиную нору, в дыру, куда она не способна была за мной последовать. Но мне предложили работу, а значит, ситуация иная. Очевидно, я не превратился в неприспособленного к жизни клоуна. В моих поступках был смысл, трамплин к чему-то новому и неизведанному.

– Мне сегодня прислали по электронной почте видеозапись, в которой ты извинялся перед Дженни Сэмпсон.

– А-а-а…

Линн подняла брови, точно говоря: «Да, вот именно: «А-а-а».

– Мне она показалась довольно трогательной.

– Правда?

– Так что невольно поджимаешь ягодицы от стыда.

– У меня высокий коэффициент поджимания ягодиц, верно? Однако за это мне и собираются платить.

Она попыталась улыбнуться.

– Рада за тебя, Марк, честное…

– Дело в том, что квартира мне не понадобится, так как жить я буду не здесь, и тебе совсем не нужно перебираться к Люку. Он всегда был безалаберным. Ты в холодильник к нему заглядывала? Там всякие формы жизни водятся. Целые семейства бактерий. В холодильнике у Люка культура многообразнее, чем на его книжных полках. Серьезно, он…

Она позволила себе усмехнуться.

– Перестань, Марк. Ты когда уезжаешь?

Я пожал плечами:

– Наверное, скоро. Они хотят, чтобы я как можно быстрее прилетел в Нью-Йорк, поэтому…

Линн поиграла ключами, которые еще держала в руке.

– Тогда я просто оставлю их пока у себя и вернусь, когда тебя тут не будет.

– Тебе вообще нет необходимости уезжать.

– Думаю, есть, милый. Так будет лучше. Тогда у тебя будет свобода. Тогда у нас обоих будет свобода. – А потом: – Я рада за тебя. Уверена, тебе это на пользу.

– Мне ты на пользу.

Ни с того ни с сего вид у нее стал невыразимо печальный. Мне захотелось обнять ее, но разделяющее нас расстояние было слишком велико.

– Ты ко мне приедешь в Штаты? Может, я испеку тебе какой-нибудь фирменный пирог с птицами.

– Очень бы хотелось, – сказала она, но по тому, как поникли у нее плечи и взгляд опустился на книги, которые она держала, было очевидно, что Линн эта мысль совсем не нравится.

Поворотные моменты нашей жизни мы нередко видим, лишь оглядываясь назад. Когда они наступают, мы чересчур поглощены гнусными мелочами настоящего, чтобы разглядеть, куда оно нас заведет. Но не на сей раз. На меня снизошло одно из «оглушительных мгновений» отца. Если представить себе мою жизнь как обед со многими переменами (и давайте будем честными – по большей части она действительно таковой являлась), то я покончил с закусками и разминался перед главным блюдом. Разумеется, пока я ужасно насвинячил. Я проливал вино. Я ронял на пол приборы и забрызгивал соусом тонкие льняные салфетки. Я даже плевал иногда на еду, потому что мне не нравился ее вкус.

Но это не важно, потому что, смотрите, вот идут официанты. Роговыми и стальными ножиками они соскабливают грязь, с заученной фацией достают из потайных карманов белые передники. Она перестилают скатерти, раскладывают новые приборы, ставят передо мной прозрачные колокола винных бокалов, только что отполированных до блеска. Предстоит отведать новые блюда, испытать новые вкусы, и на сей раз я не пролью, не уроню, не напачкаю. Я не стану отталкивать недоеденную тарелку. Я готов ко всему, что мне собираются преподнести. Не сомневайтесь: все будет хорошо.

Глава пятнадцатая

Сидя за столиком в глубине сырного ресторанчика, который я нашел в двух кварталах к северу от Юнион-сквер в центре Нью-Йорка, я старательно делал вид, что все в порядке. Ресторанчик назывался «Пик Маттерхорн», и внутри, естественно, уютно пахло сырным жиром и горячим вином. Владелец был итальянским швейцарцем по имени Бруно, который каждый вечер садился в последней кабинке у двери на кухню, втискивал между банкеткой и краем стола свой огромный живот и оттуда руководил персоналом из молодых чешских официанток, каждая из которых была настолько же светленькой, насколько он смуглым.