— Ты абсолютно не права. Но даже если бы все было так, как ты говоришь, тебе-то какое до этого дело? Кто ты такая, что позволяешь себе являться сюда среди бела дня, бросаться обвинениями, устраивать сцену на виду у всех? — Она жмет на авторучку все сильнее и сильнее, со злостью двигая ее по бумаге и оставляя уродливые вмятины.

Она все признает. Она злится, потому что я сказала правду.

— Я не могу поверить… — Я говорю это, и мой голос дрожит, — не могу поверить, что ты могла… — Я не в силах выговорить это слово. Не хочу, чтобы оно вышло из моего рта.

— И что в этом такого ужасного?

Она бросает слова с раздражением и, раздосадованная, уже не сидит в удобной позе — нога на ногу. Здесь, со мной, она чувствует себя очень неловко, и я начинаю понимать, что она, по всей вероятности, все еще страдает.

— У всех на этот счет разные мнения, разве не так? Иначе это не было бы легальным. Кто ты такая, чтобы указывать мне, должна я или не должна иметь ребенка? У тебя своя жизнь, у меня — своя. Тебе нравится твоя работа. А мне нравится моя. Я с ней успешно справляюсь. И хочу продолжать работать. У меня уже есть дома один ребенок. Его зовут Джейк. Ему нужна моя забота, он отнимает у меня массу времени. Как смеешь ты приходить сюда и предъявлять мне обвинения, которых не можешь обосновать, да еще даешь указания, как мне следует жить?

Я смотрю на нее. Она — мимо меня, через мое плечо, как будто кто-то стоит сзади. Мне кажется, что она сдерживает слезы.

Она переводит дух.

— Послушай, Китти, — говорит она более мягко, — мне очень жаль, что так получилось. Я просто попробовала объяснить тебе, что существуют разные вещи. Мне хотелось бы как-то помочь тебе, но я не знаю, как это сделать.

Больше я не могу с ней разговаривать. Внутри меня закипает ярость — незнакомая и пугающая. Мне хочется сделать большой прыжок и вцепиться в ее совершенную прическу, схватиться за ее профессиональный костюмчик и разорвать его на части, а потом трясти ее, трясти и трясти, из-за той ужасной вещи, которую она сделала. Не могу больше смотреть на нее. У меня дрожат руки.

— Думаю, теперь тебе пора идти, — говорит она, вставая и открывая дверь.

По лестнице я иду за ней молча. Внизу она отворяет пожарную дверь, и я выхожу. Покидая банк, вижу, как она подходит к мужчине с портфелем. Она говорит ему: «Мистер Вудалл», — и протягивает руку для приветствия. Она выглядит очень профессионально. Улыбка ее — широкая и доброжелательная, голос — теплый. И только два красных пятна на ее щеках говорят о том, что она, вероятно, слегка была выбита из колеи моим появлением.

Смотрю на нее и понимаю, что я была права.

Жму на звонок у двери Джеймса. Ключ у меня есть, но я хочу, чтобы он знал, что я иду.

Он открывает дверь так, как будто ждал меня все это время.

— Мы больше не сможем видеться с Джейком и Сьюзи, — говорю я. — У меня осталось только два брата.

Слезы вырываются наружу. Он ведет меня в спальню. Я ложусь прямо в одежде. Он снимает с меня туфли и накрывает меня одеялом. Потом долго держит за руку. Он не задает вопросов. Он никогда не задает вопросов. Просто держит меня за руку. Он хороший мужчина. Если б не я, он был бы замечательным мужем.

Следующие несколько дней никто не звонит. Я остаюсь у Джеймса и все плачу и плачу из-за малыша, которому не дали возможности родиться. Малыша, который мог бы стать моим, если уж им он был не нужен. Я все думаю и думаю о том, что это несправедливо. Ведь это так несправедливо! Иногда Джеймс приходит и спит со мной рядом. Иногда нет. Время от времени он приносит мне теплое питье, и я с жадностью на него набрасываюсь, пытаясь хоть как-то согреть себя внутри. Но это тепло кратковременно. Из той еды, что он приносит, я съедаю совсем немного и большую часть оставляю на тарелке.

— Скорее всего, у тебя грипп, — говорит он. — Может, показаться врачу?

— Да нет. Все само пройдет.

— Хорошо, — говорит он. — Но если будет продолжаться больше недели, ты должна обязательно сходить к врачу.

— Да, да, — соглашаюсь я.

Сьюзи не звонит, да и Джейк тоже не звонит, чтобы отчитать меня за то, что я ее так расстроила. Значит, она ему не сказала. Или сказала, но у него тоже чувство вины. В любом случае выходит, что я права.

У Джеймса я отлеживаюсь три дня. На четвертый просыпаюсь рано утром с полной ясностью в голове, поэтому сажусь и пишу записку: «Чувствую себя лучше. Возвращаюсь к работе. Увидимся позже, за ужином». Потом оставляю его, спящего, и иду домой.

Сразу же принимаюсь за работу, стараясь наверстать упущенное. По рукописи в день. На первом месте мои еженедельные рецензии в газетах — вовремя, как всегда. Мысли убегают вперед, что бы я ни печатала, из-за этого постоянно приходится возвращаться назад: делать исправления. Будущее открывается для меня перспективой чтения, чтения и еще раз чтения. Адриан и Лесли, Джейк и Сьюзи — все они где-то сзади, уплывают далеко прочь в считаные доли секунды. Может, я никого из них больше вообще не увижу. Возможно, и не захочу. Я им не нужна, они мне — тем более. Если мне захочется пообщаться со своей семьей, я смогу навестить Мартина, Пола, отца. И никаких проблем с невестками. Все мы такие же, как и раньше, только немного старше.

Звонит телефон, и я удивляюсь, услышав на другом конце голос Мартина. Он редко пользуется телефоном.

— Завтра я еду в Эксмут.

Его голос излишне мягок, как будто звук проскользнул в глубь гортани в поисках безопасного и удобного места. Мне приходится напрягаться, чтобы его расслышать.

— Можешь говорить немного громче? — кричу я. — Я с трудом понимаю, что ты говоришь.

Наступает молчание. Я жду, пока он зафиксирует мое замечание и обдумает его. Его телефонные разговоры всегда такие.

— Я подумал, может, ты захочешь поехать со мной, — говорит он, не меняя громкости.

— А будет у нас время заехать в Лайм-Риджис, навестить бабушку с дедушкой?

Длинная пауза. Его нельзя торопить.

— Так «да» или «нет»? — говорит он.

— Знаешь, тут есть разные причины. Мне бы хотелось навестить бабушку с дедушкой, но… Мне сейчас так хорошо работается. Если так дальше пойдет еще денька два, то я расчищу все завалы. Кэролайн звонит по два раза в день. Мне на самом деле больше нельзя упускать время.

— Я собирался провести там всего одну ночь или две. Ты бы могла денек побыть на пляже или сходить к бабушке с дедушкой.

Не пойму, отвечает ли он на мой вопрос или уже продумал все раньше.

— Звучит очень соблазнительно.

— Ты была в Эксмуте?

— Да, — говорю я. — Ты брал меня с собой туда несколько раз. — Неужели он забыл, что мама встретилась с отцом в Эксмуте?

— Действительно? — Он снова замолкает. — Так ты хочешь поехать?

Я думаю о Джеймсе. Мне не хочется уехать и оставить его одного. Не хочется прерывать работу.

— Нет, думаю, что нет. Очень уж много дел.

— Тогда ладно.

— Спасибо, что пригласил.

— Да, да, — говорит он.

Он всегда такой. Никогда не бывает расстроенным. Он просто позволяет жизни идти своим чередом и, кажется, даже не понимает, что мог бы что-то изменить. Когда гены распределялись между Мартином и Джейком, они пошли по противоположным направлениям, так что не произошло никакого совпадения центральных характеристик, никакого компромисса. У них нет ничего общего, кроме даты рождения. Джейк как-то сказал мне, что они, будучи детьми, не могли играть вместе, потому что не чувствовали никакой связи друг с другом. Он говорит, что никогда не ощущал себя близнецом. Ему проще было бы осознать, что его вторая половина не выжила.

— Я поеду в следующий раз.

— Идет, — говорит он. — Пока, Китти.

— Пока, Мартин. Спасибо за…

Мой голос замирает, потому что он кладет трубку.

Я возвращаюсь к чтению. Сегодня — об эвакуированных. Вчера речь шла об оккупированной Франции. Мое сознание заполнено бомбами, нацистами и разбросанными войной семьями. Детская библиотека готовит выставку о Второй мировой войне. Это часть учебной программы. Они хотят, чтобы я составила список рекомендуемой литературы.