Джекки терпеть не мог наркоманов. Не только потому, что утром их не поднимешь из перин. Он им не доверял. От таких ничего хорошего не жди: возьмут да и взломают ночью твой шкаф или бумажник из кармана сопрут. В «Санкт-Йозефе» всякое случалось.

А какие байки они рассказывали! Джекки и сам отнюдь не жаловался на нехватку фантазии, изобретая причины, по которым вынужден был срочно «позаимствовать» несколько франков. Но по сравнению с наркоманами он просто жалкий дилетант. Гениальные ребята, даже его, Джекки Штоккера, дважды сумели взять на пушку.

В большинстве это были молодые парни. От восемнадцати до двадцати пяти. Впрочем, среди них встречаются и совсем сопливые юнцы. Однако лиц моложе восемнадцати в «Санкт-Йозеф» не допускали.

Этот, правда, на вид вроде бы постарше. Возраст наркомана, в общем-то, оценить трудно, но у него довольно много седых волос. По сравнению с их совокупным количеством, весьма скудным.

Просыпаться он даже и не думал. Из мешочка с туалетными принадлежностями Джекки достал ключ и отпер навесной замок своего шкафа. Возле соседнего шкафа, отведенного теперь наркоману, стояла открытая черная сумка со шмотками. Новичку придется подождать, пока приютское начальство откроет шкаф Пабло и отправит его вещи на хранение.

Пабло – это алкаш, который раньше занимал койку наркомана. Он уже целую неделю не появлялся. В таких случаях «Санкт-Йозеф» ждал ровно четыре дня, после чего койку предоставляли новому претенденту, коль скоро таковой имелся.

Что стряслось с Пабло, никто не знал. Он уже не первый раз вот так пропадал на несколько недель, а потом вдруг появлялся снова и требовал свои пожитки.

Пабло – случай тяжелый. Он работал по контейнерам. То бишь шарил в контейнерах со старым стеклом, выискивая целые бутылки, где еще оставалась толика спиртного. И нередко приходил в приют с сильными порезами, бывало, всю постель кровью умазывал.

Джекки достал из шкафа плечики с хлопчатобумажным пиджаком. День будет жаркий, в самый раз подойдет.

Наркоман спал на спине, разинув рот. При каждом вздохе слышался тихий скрежещущий звук. Не храп, а, скорее, шорох, возникающий, когда по гладкой поверхности проводят чем-то шершавым. Физиономия бледная. Этим наркоманы тоже отличались от алкашей.

На ночном столике лежала книжка. «Лила, Лила» Давида Керна. Джекки уже читал про нее. Нынче какую газету или журнал ни открой, всюду натыкаешься либо на этот романчик, либо на его автора. Любовная история пятидесятых годов.

Джекки все это помнил. Читать забытые кем-то газеты и журналы – одно из главных его занятий. Такому, как он, вынужденному постоянно поражать новых знакомцев своими познаниями, необходимо быть а jour. [15]Старыми историями быстро наскучишь.

Джекки играл роль занимательного старика, тем и жил. Он был неотъемлемой принадлежностью многих питейных заведений, всегда шел в ногу со временем, удивлял суждениями, неожиданными для человека его возраста, и мог несколько вечеров кряду – несколько, но не слишком много – рассказывать были и небылицы из своей подлинной и придуманной жизни, практически не повторяясь.

Работенка нелегкая, особенно перед публикой средних лет. Она, конечно, пила вино поприличнее, но отличалась и большей взыскательностью. Расскажи дважды одну историю – и все, уже надоел.

На молодежь произвести впечатление куда легче. Для них уже удивительно, что человек в его годы вообще выходит из дому, тем более в их кафешки и ресторанчики. А что он имеет собственное, к тому же уничтожающее, мнение о новом компакт-диске Эминема – и вовсе полный улет.

Со временем, правда, молодежь тоже просекала его хитрости и прекращала ставить ему выпивку. Поэтому он был вынужден снова и снова менять заведения и подыскивать себе новые компании.

Джекки снял халат, натянул подштанники. Вниз он смотреть избегал. Несколько лет назад решил, что с него достаточно чувствовать свое тело, смотреть же необязательно. Речь, понятно, идет о голом теле; в одежде-то он выглядел очень даже презентабельно. В свежей рубашке, при галстуке и в пиджаке вроде того, который как раз надевал.

– Сколько сейчас времени? – Новенький проснулся. И, наверно, уже минуту-другую смотрел, как Джекки одевается.

– Пора вставать.

– Черт, и этот командует! – буркнул наркоман, садясь на край койки. – Не возражаешь, если я закурю?

– В комнатах курить запрещается.

– Я спрашиваю: тыне возражаешь?

Джекки сказал бы, что возражает, но в эту минуту вошел Вата, третий сосед, который не замедлит закурить.

Вата – записной алкоголик. Самый настоящий маргинал из тех, для кого выдумали мужские приюты. Пышная седая борода, каковой он и был обязан своим прозвищем, возле рта пожелтела от никотина. Нос красный, будто он аккурат примчался на велике аж из Шварцвальда.

Кашляя, Вата прошел к своему шкафу, отпер дверцу, достал пачку сигарет, закурил, глубоко затянулся и перестал перхать. Взял книжку с ночного столика наркомана, прочел заголовок и положил на место.

– Знавал я когда-то одну Лилу, – ухмыльнулся он. – Ох и красивые у нее были… – обеими руками Вата изобразил пышный бюст, – глаза. – Он захохотал и опять раскашлялся.

Когда кашель умолк, наркоман сказал:

– В четвертый раз перечитываю.

– Про что книжка-то? – полюбопытствовал Вата.

– Про парня, которого одурачили, как меня.

– Это как же?

– Девчонка его бросила, и он покончил с собой. Вот и я делаю то же самое. – Наркоман кивнул на свои исколотые руки-ноги.

Вата и Джекки отвернулись.

– Бесспорно, самый неаппетитный способ расширить сознание, – процитировал Джекки афоризм из своего репертуара. Однако решил все-таки заглянуть в книжку, если парень тут задержится.

Раз уж наркоман в который раз перечитывает книжку, то и ему, пожалуй, стоит с ней познакомиться.

23

– Если ему нужны деньги, пф-пф-пф, пусть читает. – Уве Эвердинг, задрав вверх согнутый локоть, всасывал в трубку пламя зажигалки.

Карин Колер вздохнула. От чего ушли, к тому и пришли.

– Он работает официантом. Когда ему читать?

– Пф-пф, а почему он до сих пор работает официантом? – Трубка разгорелась. Эвердинг выпустил дым и принял классическую позу курильщика-интеллектуала: правая ладонь любовно обнимает головку трубки, мундштук касается нижней губы, чело слегка опущено, глаза снизу вверх изучают собеседника.

– Потому что ему нужны средства к существованию.

– Сколько он получает за одно чтение? Четыреста евро? Как минимум. Наличными. А при такой прессе он может выступать с чтениями хоть каждый день.

Карин Колер сосчитала до пяти, глубоко вздохнула и еще раз объяснила, медленно и отчетливо:

– Давид на дух не выносит чтения. Отказывается от всех предложений, ссылаясь на работу. А когда я говорю, что чтения – составная часть профессии, он отвечает: да, только не его, он по профессии официант. И в какой-то мере я его понимаю. На сегодняшний день продано уже пятьдесят с лишним тысяч экземпляров его книги, о нем пишут как о молодой литературной звезде, а, кроме двух тысяч евро аванса и примерно тысячи евро гонорара за чтения в провинции, он не получил пока ни цента.

– Расчет производится раз в год, – перебил Эвердинг. – Так принято.

Карин Колер пропустила его реплику мимо ушей.

– Если бы я могла прямо сейчас сказать ему: вот двадцать тысяч евро для начала. Увольтесь с работы и живите как писатель. Тогда бы он уже не стал отказываться от чтений.

– «Кубнер» в авансовую карусель не полезет.

Сколько раз она слышала эту идиотскую фразу!

– Я говорю не об авансе. Роялти Давида Керна составляют на сегодня около ста тысяч евро. И ты не хуже меня знаешь, что они еще вырастут. Мы даем четвертую допечатку.

– Ты кто, собственно, такая – мой редактор или его агент? – Эвердинг вызывающе посмотрел на нее, довольный своим вопросом. Вспомнив о трубке, он попытался затянуться, но, увы, она успела погаснуть.