— Мы не знаем, какого рода узы их связывали. А вдруг они вообще между собой не разговаривали. Вспомни, как мы удивились, когда выяснилось, что Тринидад проводит много времени вне дома и что он крайне скрытный человек. Я учту твое замечание при новой встрече с Бланкой, если в таковой будет надобность. Сейчас на повестке дня стоит Салдивар, и пока мы им занимаемся, не стоит отвлекаться на других фигурантов.

Осуществить слежку за перемещениями Салдивара да еще так, чтобы оставаться вне поля зрения его мощной службы безопасности, задача, прямо скажем, не из легких. Часто приходилось намеренно выпускать объект из виду, пока нас самих не застукали его телохранители. Как бы там ни было, дневные труды нашего подопечного не отличались разнообразием. Салдивар рано выходил из дома и приезжал в офис в семь утра. В десять он делал двухчасовой перерыв для игры в теннис или четырехчасовой — для игры в гольф. В первом случае он возвращался в офис и работал там до трех, а во втором, — ехал домой обедать. С шести тридцати до девяти тридцати или десяти вечера Салдивар снова работал, а потом отправлялся ужинать, причем в неизменном одиночестве и в одном и том же месте — маленьком ресторанчике с баснословными ценами в центре города. Домой он попадал где-то в двенадцать — двенадцать тридцать. На следующее утро все повторялось сначала. По нашим подсчетам, Салдивар спал всего шесть часов в сутки, хотя не исключено, что ему удавалось урывать еще часок для сиесты. [65]

За время наблюдения, а оно продолжалось около четырех дней, произошло единственное, достойное внимания событие: к нему домой приезжал Эхеа. Да и то, поразмыслив, мы не нашли в этом ничего странного: стремление босса обменяться впечатлениями со своим подчиненным после того, как я побеседовал с ними обоими, выглядело вполне естественным. В какой-то момент нам показалось целесообразным запросить санкции на прослушивание его телефонных разговоров, но, опять же поразмыслив, мы поняли нерациональность такого шага. По сути, нам нечем было обосновать свою просьбу, но, даже при положительном решении судьи, у Салдивара, равно как и у Эхеа, хватило бы ума не сболтнуть лишнего. Подобные меры эффективны лишь в том случае, когда имеешь дело с мелкими жуликами или с людьми, не чувствующими за собой никакой вины.

Следующая стадия операции приходилась на пятницу. Для ее проведения мы выбрали ресторан, где бывал Салдивар, и, чтобы не остаться на бобах, зарезервировали столик загодя, то есть в четверг. Этим занялся я, оформив заказ на имя мифического Альваро Руиса-Кастресаны. Все сошло гладко, не считая того, что моя храбрая помощница поддалась внезапному приступу паники:

— А вдруг встреча сорвется, тогда кто будет платить?

— Сядешь за столик и закажешь воды, — вразумлял я ее. — Если Салдивар не появится, выжди какое-то время и расплатись по счету. Затем поднимайся и уходи. Не запросят же они тысячу дуро за одну бутылку! А если он соизволит прийти, но не станет искать твоего общества, опять же поднимайся и делай ноги, но прежде громко помяни всю родню Альваро до седьмого колена. Метрдотель тебе только посочувствует — вот увидишь. А тут, может, и наш голубок клюнет.

— Мужчинам легко рассуждать.

— Не так легко, как ты думаешь, Виргиния, — заверял я и был вполне искренен.

В пятницу, когда я около полудня зашел в офис утрясти некоторые моменты вечернего действа, мне сообщили о телефонном звонке. Меня разыскивал секретарь гвадалахарского суда, который осуществлял надзор за делом Тринидада Солера. Он даже оставил свой номер — поразительная настойчивость, принимая во внимание, что чиновники впервые за время следствия удосужились проявить инициативу. Я тотчас позвонил.

— Не беспокойтесь, у нас вопрос чисто формального характера, — проговорил голос в трубке с непривычной для моего слуха сердечностью. — Мы наводим лоск для предстоящей ревизии, и его честь поручил мне узнать, на каком этапе находится расследование убийства Тринидада Солера.

Опомнившись от изумления, я быстро сориентировался в обстановке. В конце концов, курирование убийств относилось к ведению суда, хотя до сих пор он предпочитал не осложнять себе жизнь исполнением своих прямых обязанностей. Разбушевавшаяся во мне гордыня дудела мне в ухо, что предпочтительнее было бы поговорить с самим судьей, однако я вспомнил о разделявшей нас иерархической дистанции и занятости его чести. Поэтому спокойно рассказал секретарю о наших скромных успехах и тех направлениях, которые мы сейчас разрабатываем. Чтобы он имел полное представления о последних событиях, я посвятил его в наши планы прощупать Салдивара в интимной обстановке с помощью подсадной утки, а потом сопоставить полученную информацию с имевшимися у нас фактами.

— Прекрасно. Большое вам спасибо, сержант, — вежливо поблагодарил меня секретарь. — Я обо всем доложу его чести. Если у него возникнут дополнительные вопросы, он позвонит вам лично. Удачи и хорошего уик-энда.

Не часто встретишь в нашей системе такого внимательного человека. Судейских функционеров, как правило, отличает холодность, доходящая до откровенной грубости. Вероятно, на них влияет данная им власть распоряжаться чужими судьбами либо монотонная работа, а может, банальная нехватка времени. Кто знает?

Отдав должное пожеланиям начальства, я сосредоточился на подготовке операции. Нам предстояло взять напрокат вечерний туалет для Чаморро (на этот случай у меня был припасен адрес одного местечка, куда наведывался весь голоштанный мадридский бомонд, чтобы пустить пыль в глаза на очередной тусовке), а затем продумать, как бы половчее спрятать под одеждой микрофон для записи разговора и для отслеживания ситуации в целом. Никогда не угадаешь, какой фортель выкинут наши подопечные, хотя сегодня мы не ожидали никаких сенсаций. Разве только Салдивар скинет одну маску, а потом натянет на себя другую.

Около семи часов мы с Чаморро пошли выбирать платье. Я имел полное право вмешаться в этот процесс, поскольку был ее начальником и отвечал за все расходы, а главное, за последующее выбивание потраченных денег из нашей прижимистой бухгалтерии, однако, подумав, решил положиться на женский вкус моей помощницы. Продавщица подвела нас к стенду с ее размерами, и Чаморро остановилась на воздушном платье цвета мальвы, умеренной длины, с открытыми плечами и вырезом, именуемым в среде молодежи «Честное слово». [66]Наряд показалось мне немного вульгарным, тем не менее я счел за благо держать свои мысли при себе. Судьбу сегодняшнего предприятия я препоручил моей помощнице, и если уж доверять, то до конца.

Когда без нескольких минут девять я заехал за Чаморро, все сомнения, гнездившиеся в моей неуемной душе, отпали сами собой. Не растекаясь мыслью по древу, могу выразить свои ощущения одной фразой: мне стало невыразимо больно оттого, что вся эта красота предназначалась не мне, а кому-то другому. Чаморро подобрала волосы — слишком смелое решение, поскольку черты лица не являлись самой привлекательной стороной ее внешности. Но умело нанесенный макияж как нельзя лучше подходил к гладкой прическе и общему стилю. Неброские сережки, тонкое золотое ожерелье, оттенявшие ее персиковую кожу, и розовое платье, ниспадавшее от талии легкими складками, превращали ее в соблазнительную приманку. Моя помощница непременно заставит Салдивара заглотать крючок и не вызовет у него никаких ассоциаций с тем держимордой в юбке, какой ее наверняка изобразил Эхеа, отчитываясь перед боссом после нашего посещения его офиса.

— Выше всяческих похвал, Виргиния, — сдался я.

— Спасибо, — сказала она, избегая встречаться со мной взглядом, но не скрывая счастливой улыбки. — Я попросила совета у Нади, подружки инспектора Савалы.

— Ты серьезно?

— Конечно нет. Мало же ты ценишь мою способность обходиться собственными средствами, — упрекнула она меня.

Я высадил ее на углу метрах в пятидесяти от ресторана и грустно смотрел ей вслед. Стоял теплый вечер начала октября, и, по мере того как ее фигура исчезала в легкой осенней дымке, меня все больше одолевало какое-то непонятное чувство сродни тоске по мечтам, которые мы так долго и страстно лелеем и которые уплывают все дальше и дальше, не даваясь нам в руки. По извращенным законам человеческого бытия мы привыкли взывать к несуществующей памяти несбывшегося и совсем не ценим того, что уже имели или имеем сейчас. Может, меня просто будоражил осенний воздух Мадрида — в это время года и сам город располагает к душевной смуте — а может, этот неустойчивый период перехода от солнечного лета к зимней опустошенности навевал мне воспоминания о юных годах, когда, будучи впечатлительным подростком, я воображал себе одиноких, неприкаянных женщин, бредущих, подобно Чаморро, по темным улицам. Но случись мне встретиться с кем-нибудь из них в реальности, я бы не знал, о чем с ними говорить и что у них просить. Один польский фильм великолепно объясняет суть подобного явления. В нем молодая женщина застигает мальчика за подглядыванием и пытается выяснить, чего же он хочет: поцелуя, любви или что-нибудь еще. Ровным счетом ничего, отвечал паренек.