Чаморро задумалась над моими словами. Марчена немного помолчал, а потом замотал головой.

— Черт возьми, Вила! — восхитился он. — Вот что значит хорошее образование. Мне бы такое и в голову не пришло, а ведь все проще пареной репы.

— Как раз из-за простоты моя история рискует оказаться полным бредом — от начала и до конца, — предостерег я. — У меня сильное подозрение, что она продиктована не Тринидадом Солером, а тем, кто чрезвычайно заинтересован в подобной трактовке событий. Тем не менее на сегодня — это единственно приемлемое допущение, и я буду его придерживаться до тех пор, пока мы не перестанем прохлаждаться и не добудем конкретных доказательств.

Наш разговор затянулся до вечера. В тот день мы никуда не спешили, поскольку воспользовались любезным приглашением Марчены переночевать у него дома — мне вдруг приспичило проснуться утром под звон колоколов, да и с окрестностями не помешало бы ознакомиться. Его хлебосольная супруга всеми правдами и неправдами старалась залучить нас на ужин, однако после бурного спора мы вырвались из ее цепких рук и пошли прогуляться по городу, над которым уже сгущалась темнота.

Обнесенная кое-где сохранившейся стеной его старая часть располагалась между двух холмов. На первом, что повыше, виднелся полуразрушенный замок, на втором — церковь в романо-готическом стиле с широким нефом и затейливым фасадом. Напротив входа был разбит ухоженный сквер со смотровой площадкой, откуда открывалась панорама нижнего города. Неподалеку стоял старинный дворец с недавно повешенной мемориальной доской, гласившей, будто бы в нем родилась принцесса, [20]которая славилась необычайной красотой и столь же необычайной трагической судьбой. Узкие, вымощенные булыжником и чисто подметенные улочки круто понимались вверх. Мы шли не спеша, уступая дорогу редким прохожим. Наступила прохладная влажная ночь, и, казалось, город погрузился в вековой сон.

Мы остановились перевести дух на смотровой площадке. Чаморро оперлась о перила и стала задумчиво смотреть на городские огни.

— Как легко здесь дышится, — сказала она.

— Большая редкость, тем более для самого крупного в этом районе населенного пункта.

Моя помощница подняла лицо к небу. Облака постепенно рассеивались, и в просветах мерцали мириады звезд.

— А небо какое! — воскликнула она. — Не чета нашей помойке, расцвеченной неоновыми огнями. В такие минуты у меня возникает желание попросить перевода, сюда или в Касерес [21]— все равно, лишь бы подальше от мадридского ада.

— За чем же дело стало?

Чаморро рассеянно ответила:

— Не хочу плясать под дудку какого-нибудь субчика вроде Марчены, — сказала она. — Видеть его днем и ночью, в форме и штатском, и так всю неделю — выше моих сил.

— Марчена не такой уж плохой человек.

— Я этого не говорю. Но он никогда не будет воспринимать меня всерьез. И потом, работа в провинции сопряжена с массой предрассудков. Мне не хотелось бы оказаться на месте моей бывшей сокурсницы, которая, получив назначение в маленький город, через несколько дней отправилась на дискотеку в топике и облегающих джинсах. Ты не представляешь, что тут началось: у музыкантов от шока чуть инструменты не попадали из рук.

— Отчаянная у тебя подружка.

— Да нет, просто любит танцевать — по-моему, не бог весть какое преступление.

— Верно, — поддакнул я.

— Существует еще одна причина, — еле слышно добавила она.

— Какая?

— Мне нравится работать с тобой.

Она потупила взгляд. Природа одарила Чаморро чрезмерной застенчивостью. Однако когда я увидел, с какой самоотверженностью она пытается ее побороть, то безоговорочно согласился работать с ней в паре. Тем не менее наш первый совместный рейд оказался для нее большим испытанием: отсутствие опыта плюс ощущение вины за то, что мне ее навязали. Теперь она совсем не походила на робкую и вечно сомневавшуюся девочку, наоборот, в ее поведении проскальзывал апломб, противный ее натуре. Для достижения цели она, словно азартный картежник, ставила на кон всю свою волю, однако столь опасная игра стоила ей слишком большого напряжения и вызывала во мне беспокойство. Я отдавал себе отчет: под бравадой скрывается хрупкая, ранимая душа, которая, как ни странно, являлась питательной средой для ее бесстрашия и которую Чаморро лишь в исключительных случаях выпускала наружу. Когда это случалось, мне приходилось собирать в кулак остаток внутренних сил, чтобы не переступить за черту служебных отношений.

— Тоже мне, нашла причину, — бодрился я. — Что бы ты там себе ни нафантазировала, во мне нет ничего необыкновенного. Я — тварь ползучая, каких в нашем корпусе наберется тысяч пять, — не меньше, не говоря уж о несостоявшихся психологах, — их вообще немереное количество.

— Надо полагать, твоя исключительность как раз и состоит в «пересечении множеств», [22]— сказала Чаморро, явно надо мной подтрунивая.

— Опять ты со своей математической абракадаброй. Сколько можно! — возмутился я. — У меня давно выветрилась из головы школьная программа. К тому же позволь сделать тебе небольшое внушение: хотя некоторые кретины и считают это признаком хорошего тона, истинно воспитанные люди никогда не употребляют в разговоре непонятных собеседнику терминов.

— Ты меня прекрасно понял.

— Поверь, приспособиться к новому начальнику не так уж трудно, — продолжал я наставления, чувствуя, как с каждым словом тает моя уверенность. — Возьмем майора Перейру — он далеко не худший вариант. Однако мне доводилось служить с такими уродами, что тебе и не снилось. Несколько лет тому, в смутные времена [23]я попал к одному лейтенанту, так вот, у него окончательно снесло крышу, и он стал таскать в кармане пистолет с взведенным курком. Остальное домысли сама. И ничего — как видишь, я выжил.

Чаморро промолчала. Дул свежий ветерок, и мы стояли, подставлял ему наши разгоряченные лица.

— По твоим повадкам легко определить, Рубен… — заговорила наконец Чаморро. Ее обращение меня насторожило, — раньше она старательно избегала называть меня по имени. К тому времени, когда мы стали проводить вместе целый день, она, с моего разрешения, избавилась от обременительной обязанности говорить мне «вы» и предварять каждую фразу уставным «господин сержант», но пользовалась данной ей привилегией весьма тактично.

— Определить что? — спросил я с безотчетной надеждой услышать более смелое признание.

— Степень твоего интереса к той или иной женщине.

Я покрылся холодной испариной. Интересно, куда она клонит?

— Видел бы ты свою физиономию там, у вдовы, — сказала она насмешливо. — Она тоже обратила на нее внимание.

Я деланно рассмеялся, скрывая разочарование.

— Ты ошибаешься. Мое поведение — всего лишь своеобразная тактика в работе со свидетелем. Женщины имеют обыкновение расслабляться в обществе тех мужчин, которые, по их мнению, испытывают к ним половое влечение. Считая их низшими существами, они часто забывают про защиту. Если мне нужно добиться от женщины какой-нибудь информации, я прикидываюсь пленником ее чар, а она даже не подозревает, что у меня совсем иные мотивы.

— Какие?

— Любопытство, чистой воды. С первой минуты нашего знакомства вдова вызвала у меня именно такое чувство. Возможно, излишне сильное, не отрицаю. Однако любопытство — штука переменчивая. Оно с тобой, пока присутствует некая загадка. А когда срывается последний покров, или чуть раньше, оно исчезает, и приходится устремляться на поиски новой тайны. Женщинам не следует заблуждаться насчет любопытных мужчин. Но боюсь, они слишком падки на лесть и из раза в раз повторяют одну и ту же ошибку.

Чаморро ничего не ответила. То ли оценивала мою искренность, то ли думала совсем о другом.

— Во всяком случае, мне удалось превратить слабость в силу, — продолжал я, хватаясь за соломинку в попытках отвести от себя подозрения. — И извлечь максимум пользы из своего неуемного любопытства — на то я и следователь.