Недалеко от лесного урочища Дивичоры, на Лучанском кордоне действительно когда-то жила семья лесника. Люди запомнили редкую красоту лесниковой дочери, и то, что в тесной хате над речными кручами находили ночлег прохожие и проезжие. Перед войной лесник умер, жена и дочь перебрались в Кветунь, дом, от которого тропа спускалась к Десне, опустел. На Дивичорах Даниил бывал и вряд ли минул этот кордон. Однажды он рассказал жене, как в очередной раз твердо решив бросить курить, он уехал в трубчевскую "глушь, в домик лесника, — не взяв с собой курева. Он решил, что так отвыкнет, но измучился и не написал ни строчки. А когда, возвращаясь, наконец попал на полустанок, с которого надо было садиться в московский поезд, первое, что сделал, — купил папиросы и закурил" [224]. Так что домик лесника, в котором он жил — не выдумка.
Но можно согласиться с тем, что дочь лесника, гордая и своевольная красавица брянских лесов, в поэме не портрет с натуры, а создание поэта, романтическая героиня. Языческое в ее натуре навеяно как раз теми урочищами и лесными заводями, где ему привиделась Дивичорская богиня. В поэме лесник встречается поэту в "глуши Барсучьего Рва". Он "плотен, как ствол, / Рыжеват, не стар. / Спокоен, слегка хитёр, / Но странно тяжёл / И белёс, как пар, / Его внимательный взор". Наутро лесник собирается в Староград, за которым прочитывается — Стародуб. Все в поэме — лесные дороги, деснянские кручи, география и топонимика — конкретны и узнаваемы. И если героиня "Лесной крови" — создание поэта, то женский образ, мелькающий в других циклах, вряд ли только игра лирического воображения. Одно из "трубчевских" стихотворений, в котором он призывает себя отдаться природным стихиям, заканчивается так:
Здесь же сказано, что поэту необходимо "коснуться плоти народной" "по сёлам, по ярмаркам, по городам". Попытка "коснуться" — в неудавшейся, как считал поэт, поэме "Гулянка". В ней те же трубчевские впечатления 1936 года и та же романтическая история о короткой любви — страсти, перекликающаяся с поэмой о дочке лесника с тяжелым и внимательным взором. "Гулянка" и начинается со взгляда:
а заканчивается объятием:
Поэтому можно предположить, что трубчевским летом 36–го поэт пережил увлечение, о котором мы можем только гадать по его стихам.
11. Сквозь лес Вечного Упокоения
Называя в письме брату обувь отвратительным изобретением, Даниил Андреев не шутил, а высказывал заветное убеждение. Он уходил в странствия босиком, и его "религия" босикомохождения утверждалась на берегах Десны и Неруссы, на лесных тропах, где покалыванье хвои сменялось листвой и глиной, а осыпь оврага выводила на речной песок: "Да: земля — это ткань холста. / В ней есть нить моего следа".
В своих странствиях он редко оставался на ночлег в "душных хатах". Кров искал и находил — "необъятный, без стен и ключа" — в стогу, на охапке сена у полевой межи, чувствуя, как парит земля, нагретая дневным зноем, или устраивал ложе у костра где-нибудь над Неруссой. И шептал вечернюю молитву:
Свой путь он чаще всего начинал со спуска к Десне. В эти годы она была вполне судоходной, вниз, из Трубчевска к Новгороду — Северску, по ней сплавляли плоты, сводя еще остававшиеся по берегам мачтовые боры. Но славный Брянский лес, его сосняки и дубровы, еще держались, не сдавая главные свои рубежи между Неруссой и Навлей. Хотя кое — где лес и отступал — много нужно было древесины стране во второй ударной пятилетке. В стихах Андреева об этом сказано мужественно и ясно, он в своих странствиях открыт сегодняшнему дню, его беспощадности и красоте:
Эта бодрость и ясность взгляда соседствуют с трагизмом пережитого, почти на краю гибели во время блуждания по лесу, который он назвал лесом "вечного успокоения".
Июль 1936–го был особенно знойным, но он всегда любил жару и хорошо переносил. Один из путей странствий под солнцепеком описан так:
Еще один маршрут — в стихотворении "Из дневника". Судя по нему, он семь дней шел лесами, простирающимися между Неруссой и Навлей, притоками Десны, а на восьмой "открылся путь чугунный". Он вышел к узловой станции, к поселку Навля:
Тем же вечером сел в поезд, и, не заходя в переполненный душный вагон, стоя на подножке и "сжав поручень", видимо, вернулся в Трубчевск, поскольку навстречу "душмяным мраком" веял "пост "Нерусный""…
224
ПНР. С. 294.