Есть вариант: Некрасов, Даня и Елена. Кирилл Щербачев, Даниил Андреев и Елена Леонова (или, как все ее звали, Нэлли, "прелестная, как ветки ели") были первыми, затем к ним присоединились четыре "кисовки" — Тамара, ее фамилии мы не знаем, Лиза Сон, Ада Магидсон и Галя Русакова, и — тем же вечером — Юрий Попов и Борис Егоров. "Теперь здесь был почти весь "Кис"", — говорится в поэме.

Ночевали они на сеновале — девочки направо, мальчики налево. Даниил спал, натянув на голову простыню, которую все, смеясь, называли его чепчиком. Погода не задалась, дождило (на редкость дождливым оказалось и все лето 23–го года), но им все равно было весело. Они наперебой острили, обмениваясь рифмованными репликами. Это был "кисовский" стиль общения. Вот одна из сцен их времяпрепровождения, описанная кем-то из кисовцев, возможно, не без участия Даниила, в сочинении в пятнадцати главах с эпилогом "Победа острящих".

Вот они играют в крокет. "— Увы! напрасны все уловки! Сижу я прочно в мышеловке! — патетически скулил Алеша, стараясь незаметно пододвинуть свой шар на позицию".

Вот их забавы на сеновале. Мальчишки забираются на поперечные балки и прыгают в сено. "— Сейчас такое будет сальто, что вздрогнет остров Мальта!" — кричит Юра Попов. Забравшись выше всех, увлеченный, он непрерывно острит: "— Я сижу на этой балке, как в катафалке!" В "Победе острящих" здесь следует ремарка: "Оля вздрогнула: он предчувствует! Как это мистично!"

Откуда было знать Оле Блохиной, что в 41 — м Попов сорвется с крыши и погибнет? Судьба многих кисовцев, талантливых, жизнерадостных, в том сентябре безоглядно веселящихся в свои семнадцать лет, окажется трагически сложной, как выпавшее им время.

Под "Победой острящих" стоит дата — июль 1924. Победители, как явствует из сюжета, Даниил Андреев и Ада Магидсон, сочинители "Осиниады" и сценариев "живого кино", которым они тогда увлекались. Предпоследняя глава "О нетерпимости посредственных людей и о гонении на истинный талант" вполне в стилистике ее героя:

"Даня несколько лет тому назад, еще в бытность свою цветущим юношей, почувствовал в себе вдруг влечение к живописи. Со свойственной ему талантливостью и широтой кругозора, он в ту же минуту постиг всю сложную технику старых и новых школ. Вместе с Адой они стали искать новый подход к искусству. Эти две многогранные натуры всюду встречали удачу и успех. Все, за что ни брался их гениальный ум, выходило необыкновенно талантливо и ново. Главное, ново. Они создали новую область в деле кинематографии, балета и драмы. Знаменитый Парижский театр [ "Comedie-Francaise"] во время постановки их пьесы обрушился от аплодисментов, и тысячи людей и франков погибли во славу этих двух самородков. Три режиссера сгорели от стыда и превратились в три кучки пепла, которым остальные посыпали себе головы. Они подвизались на поприще акробатики, и их "мосты" приобрели всемирную известность. Они даже получили приглашение заменить своими телами Бруклинский мост, — но своевременно отказались. Даже Кирилл, построивший мост через ручеек в Осинках, впал в ничтожество и начал наново учиться. При столь сильном напряжении интеллекта они нуждались изредка в абсолютном покое, и в Канадчиковой даче у них были сняты две постоянные комнаты, куда завистливые врачи ежегодно отправляли их на отдых. Вообще вся жизнь их, все их искания и достижения было сплошным триумфальным шествием.

Итак, они решили искать нового направления в живописи. При гибкости их ума они очень скоро нашли его. Он был основан на том же принципе остроумия и заключался в том, что на одном гигантском холсте изображался ряд предметов с одинаковым окончанием названий. Например, и всемирно известная картина "Сон в Иванову ночь", висевшая в Лувре, изображала целый ряд предметов оканчивавшихся на "ОН": грамофон, вагон, Магон, трон, фараон, слон, Лиза Сон, хамелеон и т. д. Необходимым условием композиционного равновесия таких картин являлось то, что правую половину холста писала Ада, а левую Даня; или наоборот.

Теперь они работали над гигантской мистической картиной, называвшейся "Муза Блока" и изображавшей предметы на "АРЬ": фонарь, дикарь, гарь, пахарь, звонарь и пр. Её они готовили к Осенней выставке в Москве и рассчитывали на особенный успех.

Меж тем Сережа, тайно от общежития, занял пост эксперта по приемке картин на выставку. Тут-то и разыгралась драма: когда Ада с Даней приволокли картину, им отказали, сказав, что не принимают картин "острящих художников". В этой интриге Сережа играл, конечно, роль предводителя. Но Ада с Даней не видели его руки в этом грязном деле и, вернувшись домой и рассказав всем о своем фиаско, повесили картину в столовой в назидание потомству".

Отрочество и юность Даниила Андреева, его поколения совпали с революционным сломом всей русской жизни. Слом обозначился войной, и всем видимой трещиной, становящейся провалом, явился в 17–м. Иногда казалось, что вихри улеглись, жизнь, текущая своим чередом, соединяет разрывы и не везде зажата гранитно — чугунными берегами утопии. Но ощущение того, что происходящее — таинственное отражение неуследимой ожесточенной борьбы, в которой верховодят принимающие причудливый облик силы тьмы, появилось в нем еще в школьные годы и становилось всё отчетливее. Это ощущение было интуитивным, поэтическим и мистическим. Грозное и безжалостное проглядывало за лицами и ликами совершавшегося. За обыденностью.

Состязания в острословии, придумывание "живых картин", шутливое сочинительство, счастливое убегание в природу — за этим времяпрепровождением в своем, кисовском кружке не только избыток юных сил, но и попытка отгородить свой мир от натиска безжалостной действительности.

Можно предположить, что "погружение в Дуггур", как Даниил Андреев называл несколько лет своей юности, началось в том же

1923 году, вместе с последними шумливыми днями в школе, с веселыми поездками дождливым летом на Сенёж. Об этом "темном периоде", его наваждениях и соблазнах до нас дошли самые смутные сведения. Не потому, что он утаивал нечто постыдное. Хотя и походя вспоминать о том времени не любил. Но многое, не внешнее, а духовно пережитое — "соблазн, кощунство, ложь, грехи" — отозвалось и в "Розе Мира", и в трех стихотворных циклах, названных "Материалами к поэме "Дуггур"". В них ставший мифопоэтическим эпосом рассказ о духовных мороках и развилках ранней молодости:

Имя Даниил в переводе с еврейского означает: "Бог мне судья". Суд над самим собой, суд совести, в сущности, тоже Божий суд, требующий душевного порыва к Вышнему. Стихотворения "Материалов к поэме "Дуггур"" и есть суд совести, заканчивающийся молитвой к Ней — Звезде морей, Богородице.