В предотъездные дни он успел побывать в Кремле: "Впечатление огромное и глубокое, хотя ни в Грановитую, ни в Оружейную мы не попали. А интерьер Василия Блаженного! Чудо!" [588]

Пришло известие о суде над Родионом Гудзенко, получившем пять лет лагерей по 58–й статье. Такого исхода дела Андреев никак не предполагал и писал оставшейся с полугодовалым сыном жене Гудзенко: "Насколько я понимаю, оснований для подобного приговора нет и, конечно, надо упорно бороться, чтобы допущенная несправедливость была исправлена. В современных условиях такое исправление вполне реально" [589]. Но "исправлений" не предвиделось — Гудзенко ждал Дубровлаг.

Хорошая весть пришла о Шатове — больного старика освободили.

За день до выписки из Института терапии, 21 июня, состоялся пересмотр андреевского дела и отмена обвинения Пленумом Верховного Суда СССР. Известие пришло позже, накануне отъезда. Теперь он мог прописаться в Москве. Но заняться этим решили осенью. Во — первых, нужно получить справку о реабилитации. Во — вторых, на Москву надвигался Всемирный фестиваль молодежи и студентов, за месяц до него начались проверки неблагонадежных, высылки за 101–й километр. И 1 июля в десять вечера на Южном речном вокзале у Данилова моста Андреевы сели на теплоход и поплыли в Копаново.

3. Копаново

В Копаново — село на правом окском берегу между Рязанью и Касимовым — они доплыли за двое суток и поселились в избушке вдовы по фамилии Ананькина, тети Лизы, как все ее звали. Первыми впечатлениями и планами Андреев делился с Раковым: "…Сейчас я пишу Вам, сидя в деревенской комнатке в 2–х минутах ходьбы от Оки, которая здесь великолепна (шириной — вроде Невы у Дворцового моста). Комфорта здесь абсолютно никакого, уровень быта — есенинских времен, даже электричества нет; но это в некоторой степени уравновешивается тишиной, покоем и красотой природы. Впрочем, мы здесь еще только 2 дня и, при моей ограниченности теперь в движениях, успели посмотреть только самые ближайшие окрестности. А я так истосковался по природе, что сейчас меня радует вид любого дерева, а тем более те массивы их, которые по — русски называются лесом.

Собираемся пробыть здесь июль и август, отдыхая и работая. А<лла>А<лександровна>сегодня уже ходила на этюды, невзирая на грипп и совершенно хулиганскую погоду. Я же собираюсь продолжать начатое ранее и, между прочим, думаю подготовить маленькую книжечку стихов о природе (в сущности, уже написанных, но требующих некоторой отделки и перестройки общей композиции), с которой осенью попробую сунуться в печать. Уверенности в удаче, конечно, не может быть, но попробовать не мешает. Название книжечки будет странное — "Босиком". А вообще, у меня куча новинок, которыми хотелось бы поделиться" [590].

Андреевых "завлекли" в Копаново рассказы о здешних красотах природы и дешевизне. Дешевизна — не последний аргумент. У них не было ничего — ни жилья, ни вещей, ни работы, ни денег. "Нам помогали мои родители, а кроме того, собирали деньги друзья Даниила по гимназии, — рассказывала Алла Александровна о том, как им жилось в первый год после освобождения. — Кто-нибудь из них приходил и клал конверт на стол, мы даже не знали, от кого. Знаю, что в этом участвовала Галя Русакова, думаю, что Боковы, помогал и математик Андрей Колмогоров, тоже учившийся в Репмановской гимназии" [591].

В Копаново оказалось тихо и красиво. Заросшие травой улицы, плетни, огороды, Ока и старый лес. Но не повезло с погодой, похолодало. И деревенская жизнь с керосиновой лампой, с русской печью, со стиркой на речке для больных измученных людей оказывалась сомнительным отдыхом. "Почта и телеграф — в 4 км, причем дорога по голому полю. Аптеки никакой, вернее — ближайшая — в 12 км, и тоже извольте пешком. Вдобавок отвратительная погода, — писал Андреев с Морозовой после первой недели копановского отдыха. — Вчера был единственный хороший день, но сегодня опять хмуро и северный ветер. О купании не может быть и речи. Оба мы прихварываем, у Аллы разыгрался полиневрит, болит спина и ноги. В довершение всего, около дома ни единого деревца, негде полежать. Приходится тащиться в лес. Правда, дальше он очень красив и разнообразен, богат грибами и цветами, но это далеко, а поблизости он кишит муравьями, изрывшими буквально всю почву, так что сидеть на земле почти невозможно. Значительную часть времени приходится проводить дома. Алла чуть — чуть ходит на этюды, я тоже работаю, но очень мало, часа по 2 в день" [592].

Работалось мало, но сборник "Босиком" составлялся, "Роза Мира" подвигалась.

Здесь он расслышал имя выразительницы Вечной Женственности, до этого называемой "Она". Ее, неназванную, Пресветлую и Благую, узрел Владимир Соловьев в Египетской пустыне. Это деревенское утро запомнилось Алле Александровне: "Я встала, делала что-то по хозяйству. Даниил медленно просыпался: это был тот миг, когда нет ни сна, ни бодрствования. И вдруг я увидела его удивительно светлое счастливое лицо. Он проснулся и сказал:

— Ты знаешь — услышал! Ну как же я раньше не понял: Звента-Свентана" [593].

Через неделю погода установилась, заиграло июньское солнышко. Пришло известие: в Москву приезжает брат. Через сорок лет разлуки Вадим Леонидович Андреев, с 1949 года работавший в издательском отделе ООН в Нью — Йорке, с женой и детьми приехал на родину. Они приплыли из Лондона в Ленинград на теплоходе "Молотов" как раз в день разоблачения "антипартийной" группы (когда Андреевы возвращались на том же самом теплоходе, его успели переименовать в "Балтику").

Братья не могли не увидеться. "Родные, драгоценные — не знаю, какие еще подобрать слова — до последнего дня не верилось, что это возможно!!" [594], — обращается Даниил к брату и его жене и просит приехать в Копаново, подробно объясняя дорогу. Через день шлет брату еще одно письмо, повторяя просьбу. О том, чтобы возвращаться в Москву им, не могло быть и речи. "Состояние здоровья у обоих неважное, но бывает и хуже, — объясняет он. — Алла все время температурит по непонятным причинам (этого не должны пока знать ее родители, да и вообще никто в Москве: будет только лишний переполох, волнения, усилится нажим с целью вызвать нас в Москву и т. д.). Однако она ходит на этюды и, перемогаясь, хозяйничает. Прости, родной, за почерк: до обеда я лежу в тени на огороде и пишу лежа. После обеда уходим в лес или на реку" [595].

Неожиданно вновь начались дожди, и Андреев простудился, как он считал, оттого, что помногу лежал на земле. Жена подозревала воспаление легких. Температура то поднималась до 40, то падала. До больницы и врачей не добраться.

Вадиму Андрееву, чтобы попасть в Копаново, потребовалась решительность. Без ведома властей он, зарубежный гость, отлучаться из Москвы не имел права. Поэтому ни пароходом, ни поездом не поехал, а, договорившись с шофером, отправился на такси до райцентра

Шилово, откуда оставалось километров сорок проплыть до Копаново. Десятилетиями мечтавший о возвращении в Россию, Вадим Андреев оказался в ее глубине, недалеко от есенинских мест. Эта встреча с Россией и с братом стала для него волнующим переживанием.

"Я никогда в жизни не бывал в этих краях, но я узнавал их, — описывал он плаванье по Оке и встречу с братом, — каждый поворот реки открывал мне до боли знакомое и родное: серые ветлы раскинули над рекой свои коряво — грациозные ветви; серо — голубые поймы блестели среди заливных лугов; вдали чернели скелеты заброшенных церквей; над крытыми соломой крышами редких деревень кружилось воронье — все это было мое, родное, все это вошло в меня с русскими книгами, русскими стихами, все это стало моей кровью.