Может быть, в 1952 году Гагарин и не осознавал в полном объеме масштаб своей будущей миссии — но знакомство с работами Циолковского должно было радикально расширить его сознание; он должен был понять, что покорение космоса вовсе не сводится к отдалению на рекордное расстояние от Земли, что космос — это главный в истории проект человечества, а не просто упражнение в способности высоко подпрыгивать.
Текст доклада не сохранился, однако на все эти мысли может навести хранящийся в гагаринском музее в Саратове «физический прибор „Реактивная тележка“, с помощью которой староста физкружка демонстрировал принцип реактивного движения» (1).
Кстати, в Саратове же Гагарин — староста физкружка тоже он — становится завсегдатаем местного планетария, который располагался совсем близко от техникума, в имитирующей московский собор Василия Блаженного церкви «Утоли моя печали». Здесь читали лекции. «Как в театре, действо сопровождалось радиомузыкой из электропатефона за кулисами, показом на декоративном куполе созвездий и планет немецким аппаратом „Цейс“, а также демонстрацией их с помощью аппарата под названием „эпидиаскоп“. Еще в планетарии имелся киноаппарат, через который раз в неделю, когда дежурил кинолаборант, крутили специальные научные фильмы» (1). «Первая лекция, на которую попали „московские“ из индустриального техникума, как раз сопровождалась показом учебного кинофильма. Лекция была посвящена 410-летию со дня смерти великого космиста Николая Коперника» (1). «В Саратовском планетарии подготовили воодушевительную лекцию о вкладе Коперника в человеческий разум, которую начали читать с осени 1952 года, когда отмечалось 95-летие со дня рождения великого русского ученого, основоположника теории звездоплавания К. Э. Циолковского» (1).
«Вообще вся атмосфера саратовской жизни была ему по душе. Единственное, чего всегда не хватало, так это еды. Так сказать, в качестве дополнительного питания ребята нередко использовали продукцию завода комбикормов. Там производили колоб, и эти прессованные куски подсолнечного жмыха часто заменяли ребятам лакомства» (3). «В месяц нам выдавали около 50 руб, а отличники, в зависимости от курса, получали где-то от 60 до 100 руб. В целом же, нас в техникуме одевали, неплохо кормили, и в этом плане у нас не было особых проблем. Сначала этих денег хватало, но потом запросы возросли: хотелось сходить с девушкой в театр или кино, купить часы, покататься на пароходе по Волге. Поэтому приходилось искать заработок» (2).
В официальной автобиографии Гагарин охотно рассказывает, как заработал себе на новый костюм, устроившись в 1954 году на три месяца физруком в детдомовский лагерь — где действительно оказался хорошим организатором и даже умудрился провести мини-олимпиаду, травестирующую одновременно проходившую хельсинкскую. Кроме таких «легальных» заработков были и более «серые»; некоторые могут показаться сегодняшнему читателю довольно экзотическими. «С наступлением арбузного сезона у индустриков появлялись новые заботы. Арбузные эпопеи, наверное, по сей день памятны всем, кто в них участвовал. Бригады сколачивал спец по этой части Колесниченко. Знающие люди утверждали, что работал Колесниченко ровно два месяца в году, а остальные десять проводил на Черноморском побережье — денег хватало. Чуть свет Колесниченко появлялся у индустриков. Заскочит в общежитие, крикнет: „Есть баржа! Надо десять человек!“ Погрузо-разгрузочные работы Гагарин освоил не хуже профессионального грузчика. Работа сильно отличалась от тех радужных сцен в кинофильмах, когда с веселой песней арбузы по цепочке перебрасывают в руки и складывают на берегу» (3). Алексей Вологин, однокурсник по Саратову, называет тариф — 100 рублей за ночь — и сообщает детали: «Но и уставали мы здорово. Как-то, помнится, мы с Юркой всю ночь разгружали арбузы, а с утра пошли на экзамен по механике. Взяли билеты и… заснули. Проснулись от голоса преподавателя: „Что с вами? Вы не заболели?“ Мы помялись и объяснили, в чем дело. Тогда он сказал: „Вот вам три рубля, сходите в буфет, купите мне пирожков“. Мы сходили, а когда вернулись, преподаватель поставил нам по „пятерке“» (10). Григорий Фирсов, тоже разгружавший по ночам в обществе Гагарина на Волге баржи с фруктами, зерном, цементом, алебастром и дровами, тариф за смену подтверждает, но уточняет «и еще арбуз давали в придачу» (11).
Другой гагаринский однокурсник, Л. Романов, описывает трагический случай: «Помню: однажды отправился Юрий с друзьями на Волгу разгружать баржи с цементом. А когда вечером заявился, мы ахнули — вся спина у него была в запекшейся крови. И у других ребят, работавших с ним, тоже не лучше. Грузчицкому-то делу тоже учиться надо, а у Юры опыта не было. На улице лето, жара — он и снял рубашку, чтобы легче мешки таскать. Да вышло наоборот: их грубая ткань расцарапала кожу, ссадины разъело п о том, и в итоге на Юрину спину было страшно смотреть. Позже опытные грузчики посоветовали для защиты накрывать спину мешковиной» (12). Изуродованную спину Гагарина нашлось, однако, чем прикрыть: приятели на заработанные деньги приобрели костюм — «один на всех. Мы были все примерно одинакового роста, ну кто-то пониже, кто-то повыше, и когда вставал вопрос — выйти куда-то, побежать к девчонке, то мы одевали парня „будь здоров!“, с иголочки. Парень был „гол как сокол“, но в костюме выглядел вполне прилично» (2).
Костюм этот, несомненно, оказался очень кстати в марте 1953 года — в момент, когда эпоха переломилась. Любопытно — как Гагарин встретил смерть Сталина? Общая атмосфера тех дней вырисовывается по рассказу В. Порохни, который отзывается о Сталине без какой-либо иронии: «С его именем в наших молодых умах увязывалось многое. Поэтому его смерть, казалось, вырвала у каждого из нас кусочек сердца. Когда с первым утренним боем Кремлевских курантов ворвалось в нашу комнату общежития известие о том, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался Председатель Совета Министров СССР, Секретарь ЦК КПСС И. В. Сталин, Евгений Стешин зарыдал так, что все мгновенно оказались на ногах. Узнав день похорон, мы втроем решили…» — кстати, на день похорон Сталина, 9 марта 1953 года, пришелся гагаринский день рождения: 19 лет — «…выехать в Москву, но наши намерении группа не одобрила. Несколько поостыв, мы и сами поняли, что поступаем неправильно, так как из-за этой поездки пропустили бы много занятий. Но сам факт порыва еще больше скрепил нашу дружбу. Мы вместе стали мечтать о будущем, об авиации, строить перспективы» (2).
Про то, рыдал ли сам Гагарин по своему будущему соседу по Кремлевской стене, ничего не сказано; понимал ли, что внутри сталинской системы у человека, чьи родственники были угнаны в Германию, шансы поступить в летное училище и уж тем более попасть в отряд космонавтов были невелики? Догадываться об отношении Гагарина к этой фигуре можно лишь по совсем косвенным признакам, вроде «сталинского» зачеса вверх на знаменитом саратовском фотопортрете. Ответы Гагарина на иностранных пресс-конференциях — где его часто спрашивали об отношении к культу личности и о том, оценили бы его полет при Сталине — в высшей степени уклончивы. Гагарин предпочитает держаться в стороне от хрущевской разоблачительной риторики и отбивает такого рода «крученые» подачи очень сдержанно. «В нашей стране, — сказал он, — результаты, достижения науки, техники, культуры, как тому учил Владимир Ильич Ленин, оцениваются не кем-либо одним, а коллективно. Советский народ — вот кто главный ценитель всех достижений, которые прославляют доброе имя нашей Родины» (21). «Юрий Алексеевич, — с удовлетворением замечает корреспондент, — не стал много говорить на эту тему, достаточно ясную каждому советскому человеку» (21).
Годы «метаморфозы» — в течение которых Гагарин-«куколка» превратился в Гагарина-«имаго» — пришлись на любопытные времена: самый излет сталинской эпохи — и раннехрущевская полусмута, еще до XX съезда. Потихоньку возвращаются люди из лагерей; в общество вбрасывается новая информация; старый уклад поскрипывает. Мы не нашли данных о том, как все эти процессы проникали в сознание Гагарина; факт, однако, тот, что ни при Сталине, ни после никто особых препятствий его карьере — ни литейщицкой, ни спортивной, ни военно-воздушной — не чинил.