В это же время происходит его разрыв с Исметом Инёню, с которым он сотрудничал пятнадцать лет. Видимая причина разрыва удивительно заурядна, даже мелочна. С первых лет своего пребывания в Анкаре гази создает в ее окрестностях образцовую ферму. В начале 1937 года по каким-то причинам Ататюрк решает продать ферму; узнав о предусмотренной цене передачи прав на ферму, Инёню выступает против, считая, что это владение, где находится пивной завод, обошлось бы слишком дорого государству. Противостояние бросается в глаза, но Ататюрк соглашается и изменяет свое решение. Посетив Трабзон в июне 1937 года, он заявил: «Эта собственность обременяет меня. Я почувствую облегчение, если передам ее в дар своему народу. Богатство человека состоит в нравственности его личности. Я хочу дать еще больше моему великому народу». Затем он направляет Инёню телеграмму, подтверждая передачу своей фермы в дар народу. В этот вечер Ататюрк поет и танцует с жителями Трабзона.

Разногласия вспыхнули с новой силой в середине сентября. Конференция в швейцарском городке Нионе собралась для принятия мер против пиратских итальянских подводных лодок, атакующих торговые корабли в Средиземном море. Инёню критикует слишком резкую антиитальянскую позицию Ататюрка и возмущается инструкциями, которые президент дал непосредственно начальнику Генерального штаба Тевфику Рюштю Арасу. Возвращаясь в Анкару, Ататюрк и Инёню проезжают мимо пивного завода на ферме. «Этот завод работает очень хорошо», — замечает Ататюрк. «Да он почти ничего не производит», — отвечает Инёню. А на следующий день происходит еще более неприятный инцидент. Ататюрк решил собрать Совет министров у себя за столом. Раздраженный Инёню, выпивший несколько порций виски, снова стал атаковать Ататюрка по поводу функционирования его фермы и завода. Ататюрк, с чашкой чая в руке, советует ему успокоиться, но добивается противоположного эффекта. «Ну что же, теперь мы принимаем государственные решения за столом!» — восклицает Инёню.

Премьер-министр зарвался, перешел все допустимые границы, но заметил это слишком поздно. Он написал Ататюрку, принося извинения. Инёню даже колебался, ехать ли ему в Стамбул на Второй конгресс Турецкого исторического общества, но в конце концов решился. В поезде Инёню и Ататюрк приходят к решению об окончательном разрыве. Премьер-министр заявляет президенту, что слишком устал, что ему необходимо отдохнуть. Ататюрк понимает его с полуслова: он сохранит эту новость в тайне. И тут же сообщает Инёню имя его преемника: это Джеляль Баяр, бывший генеральный директор Делового банка, министр экономики с 1932 года. 25 октября 1937 года Исмет Инёню официально уходит в отставку, положив таким образом конец одному из политических союзов, наиболее длительных в истории.

По мнению окружения Инёню, и до какой-то степени, не без основания, он оказался жертвой приближенных Ататюрка, который из-за болезни стал более податлив влиянию. Но это не истинная причина. Невозможно управлять страной в течение пятнадцати лет, не нажив себе врагов, — от Кылыч Али, кому Инёню никогда не мог простить, что тот был членом Трибунала независимости, собиравшегося его арестовать, до Шюкрю Кайя, очень влиятельного министра внутренних дел, а также бывшего генерального секретаря Народной партии Реджепа Пекера. Инёню никогда не старался избегать острых углов; человек с твердыми убеждениями, добропорядочный, честный, как анатолийский крестьянин, отважный солдат, он постепенно стал позволять себе требовать отчета, рискуя показаться высокомерным.

Тем не менее никто не предвидел такого жестокого падения Исмета Инёню. Даже в хорошо информированных кругах пытались понять это, обсуждая различные причины, в том числе состояние здоровья Ататюрка и возраст обоих политиков. Наиболее удивительное в этом «разводе», на что мало кто обратил внимание, — та легкость, с которой Ататюрк и Инёню смогли сохранить добрые личные отношения после их политического разрыва. Приемная дочь Кемаля, Сабиха Гекчен, иногда служила курьером между ними; они встречались по крайней мере раз в неделю в Анкаре.

На открытии годичной сессии Национального собрания Ататюрк взошел на трибуну. Он говорил о Тунселе в Восточной Анатолии, где курды в очередной раз подняли мятеж; потребовал землю для всех крестьян, подтвердил свое желание покончить с неграмотностью, сообщил о создании университета в Ване в Восточной Анатолии и заключил, верный девятнадцати годам популизма: «Наша сила уникальна, так как это сила народа». Это была последняя речь, произнесенная Ататюрком с трибуны Национального собрания.

28 декабря 1937 года посол Великобритании в Париже посылает в Лондон тревожную телеграмму: согласно сведениям спецслужб, полученным в окружении Ататюрка и поступившим в министерство иностранных дел Франции, «моральное и физическое состояние президента Турции ухудшилось». Все чаще, продолжает посол, Ататюрк впадает в состояние оцепенения, которое длится несколько часов; во время его поездки по Центральной Анатолии, сообщают те же источники, приходилось несколько раз вносить изменения в программу и даже остановить поезд в открытом поле.

Через два месяца британский посол в Анкаре ответил на телеграмму из Парижа: «Я не располагаю фактами, подтверждающими информацию о плохом состоянии здоровья Ататюрка, и, как я уже писал, я этому не верю». И чтобы окончательно убедить в этом свою столицу, этот видный дипломат приводит мнение, высказанное Тевфиком Рюштю Арасом, врачом по образованию и министром иностранных дел в данное время: «Ататюрк остается железным человеком», перенесенный недавно грипп ослабил его, но он выправился и «проживет еще долго». «Если бы что-нибудь было, я бы вас предупредил», — добавил Арас.

А между тем с середины января 1938 года было известно, что Ататюрк тяжело болен. Приехав в Ялова на лечение термальными водами, он стал жаловаться на болезненное покраснение кожи. Врачи провели полное обследование и обнаружили, что его печень значительно увеличена.

1 февраля Ататюрк прибыл в Бурсу. «Словно молодой солдат», он отправляется на бал, заказывает оркестру народные танцы и присоединяется к танцорам, энергично размахивает руками и даже приседает в очередной фигуре танца. Когда оркестр умолк, он разразился громким смехом.

Ататюрк возвращается в Анкару после того, как провел неделю в кровати. Его состояние ухудшается, но он старается не подавать виду, опровергает прогнозы врачей, принимает глав делегаций Пятой конференции Балканских стран, проходившей в Анкаре. «Не нужно, чтобы Европа узнала о моей болезни, — говорит он Джелялю Баяру, — твоя работа намного усложнится». «Работа», которую требует Ататюрк от Баяра, — это подготовка Турции к назревающим международным потрясениям, но в первую очередь это осуществление его последнего желания: вернуть Турции Хатай. С момента франко-турецкого соглашения в мае прошлого года турки чувствовали, что присоединение Хатая реально осуществимо. Французские дипломаты, не желая лишних осложнений в напряженной международной обстановке, соглашаются с турецкой интерпретацией текстов соглашения, подписанного в 1937 году, что позволяет туркам потребовать абсолютного большинства в Национальном собрании Хатая. Но в Анкаре, как и в Париже, не учли, что многие антикемалисты нашли убежище в регионе Искендеруна: они объединяются с нетурецким сообществом, и становится очевидным, что, несмотря на желание французов, соглашение, дающее большинство туркам, едва ли будет реально осуществимым. В середине мая Ататюрк решает ехать в Адану, на юг Анатолии, совсем рядом с Хатаем.

В течение шести недель, а точнее — с 30 марта, все турки знали, что Ататюрк болен и что его обследовал профессор Флессинже, специально приехавший из Парижа. Официально всё хорошо: Ататюрку предписан отдых в течение шести недель, и Арас объявил, что президент, чье «сердце в прекрасном состоянии», после своего выздоровления сможет «снова управлять страной двадцать лет».

Флессинже действительно уверенно заявил: «Всё будет хорошо, если он будет следовать моим советам». Он предписал Ататюрку новый режим и в первую очередь — полный отдых в течение трех месяцев, чтобы излечить цирроз печени. Ататюрк должен отдыхать до конца июня, но уже 19 мая он покидает Анкару…