Латифе решительно ворвалась в жизнь Кемаля. Прорвавшись через преграду его адъютантов, распахнув дверь его кабинета, она предстала перед гази 10 сентября 1922 года. Прежде чем Кемаль успел отреагировать, молодая женщина в черном пальто и сиреневой шляпе с вуалью представилась: «Меня зовут Латифе, я — старшая дочь Муаммера Ушакизаде (знатного жителя Измира). Я пообещала, что поцелую вашу руку», — добавляет она, сопровождая слова жестом. Латифе двадцать четыре года, но она выглядит старше, невысокая брюнетка, она восполняет недостаток физической красоты подкупающим шармом европейских манер. Владея французским, как француженка, много путешествуя по Европе, овладев таинственными секретами «общества», будущая супруга Кемаля заняла бы достойное место в любом салоне Парижа или Лондона.

В кабинете Кемаля Латифе с увлечением рассказывает о своей огромной радости в связи с победой при Сакарье, о своем стремлении вернуться в Измир, покинув семью в Биаррице, о своих злоключениях с греческими властями, которые приняли ее за шпионку националистов. Затем она признается гази, что носит на груди его портрет, вырезанный из французского журнала. Кемаль не может устоять перед подобным преклонением.

Расставив любовные сети, Латифе ловит свою жертву: «Я хочу пригласить командующего армией к нам, в наш дом». — «Очень хорошо, поговорите с Нуреддин-пашой, это он командует армией, вошедшей в Измир». — «Нет, я хочу пригласить главнокомандующего — Мустафу Кемаль-пашу!» Победа оказалась легкой; Кемаль соглашается переехать в дом Ушакизаде в Гёзтеп.

Переезд в Гёзтеп происходил в обстановке неописуемого беспорядка, вызванного пожаром: Измир был объят пламенем 13 сентября. Пожар возник одновременно в нескольких местах; водопровод был перекрыт, порывы ветра были необычайной силы, поэтому борьба с огнем была тщетной. За три дня и три ночи город исчез в огне пожаров. Сгорело 20 тысяч домов; уцелел только турецкий квартал. Тысячи горожан, спасаясь от огня, поспешили на набережную. Давка была невообразимая. Многие из тех, кто кидался в море, надеясь найти спасение на кораблях союзников, утонули. Говорили, что американские и английские моряки включали граммофоны, чтобы не слышать крики несчастных, молящих о помощи.

Естественно, обвиняли турок в том, что они спровоцировали пожар и не боролись с ним, чтобы очистить Измир от иностранной оккупации и его населения: разве не уцелел только турецкий квартал? С психологической точки зрения подобное обвинение понятно, но турки отрицали какую бы то ни было причастность. Даже напротив, они обвиняли греков и армян в том, что те намеренно подожгли город, чтобы не отдать это сокровище победителям. Принимая адмирала Дюмесниля, командующего французской эскадрой, стоящей в Измире, Кемаль объяснял: «Мы знаем, что существовал заговор. Мы даже обнаружили у женщин-армянок всё необходимое для поджога. Мы арестовали нескольких поджигателей. Перед нашим прибытием в город в храмах призывали к священному долгу — поджечь город».

Правда, по всей вероятности, так и останется погребенной в руинах Измира. Берта Жорж-Голи, вернувшаяся из Измира в начале октября, была всё же недалека от истины, когда писала: «Кажется достоверным, что, когда турецкие солдаты убедились в собственной беспомощности и видели, как пламя поглощает один дом за другим, их охватила безумная ярость и они разгромили армянский квартал, откуда, по их словам, появились первые поджигатели».

Спровоцированный турками или их противниками пожар в Измире глубоко огорчил гази. Один из турецких офицеров рассказывал Берте Жорж-Голи: «Мы никогда не видели Мустафу Кемаля с настолько изменившимся лицом. Казалось, это ужасное событие, столь омрачившее победу, повергло его в оцепенение. Без слов, без жестов он смотрел, как горит то, что ему удалось взять неповрежденным, чем он так гордился. Он вспоминал об опустошенных территориях, по которым он прошел, стремясь скорее взять Измир. Он наблюдал, как в дыму исчезало всё то, что еще не превратилось в руины. На этот раз Анатолия потеряла надежду немедленного возрождения».

При встрече с адмиралом Дюмеснилем Кемаль выглядит более спокойным; он ограничивается тем, что называет пожар «неприятным инцидентом». Дюмесниль отмечает про себя слишком слабое определение произошедшего, но добавляет, что «пожар — всего лишь эпизод», мало значимый по сравнению с войной.

Если, как указывает Берта Жорж-Голи, турки ответственны за возникновение пожара, это событие нисколько не волнует Нуреддина. Этот генерал уверен, что Анатолия может обходиться собственными средствами, и его возмущает, что Кемаль решил направить главные силы к Измиру, вместо того чтобы идти прямо к Дарданеллам.

Что же касается Кемаля… Сцена происходит на балконе дома в Гёзтепе: луна освещает силуэты Кемаля и Латифе, тогда как пламя пожара продолжает поглощать Измир. Если верить Исмету Боздагу, написавшему книгу о любви Кемаля и Латифе, гази произнес: «В день прибытия я сказал Рушену Эшрефу, что буду очень сожалеть, если мы нанесем ущерб этому прекрасному городу, освобождая его… А сегодня он горит на моих глазах».

Латифе его успокаивает, она говорит о том, что ему удалось реализовать свою мечту, что турецкий флаг раскрылся, словно цветок, на вершине крепости — какой символ! Она говорит о будущем родины, о радости быть у себя дома. «Мой паша, я готова быть вашей рабыней до конца дней», — склоняет Латифе голову на грудь гази. «Для меня ты не Латифе, дитя мое; ты будешь Латиф…» Если у слова Latife— «шутка» убрать окончание «е», то получается Latif —«знак красоты, божественности».

Кемаль влюблен. В белом костюме или кавказской рубашке он принимает друзей в «Белом доме» Гёзтепа. Одна вечеринка следует за другой, друзья вспоминают Салоники, под звуки фарандолы мужчины, положив руки на плечи друг друга, исполняют танец.

Кемаль буквально околдован и делится своими мечтами с Хусейном Рауфом и Али Фуадом: «После войны мы приобретем небольшой участок на эгейском побережье с виноградником, курами и заживем как петухи!» Друзья с изумлением посмотрели друг на друга. Не ослышались ли они, и это говорит Мустафа Кемаль, тот Кемаль, кто еще несколько недель назад отвергал советы Халиде Эдип отдохнуть и обещал бороться с оппозицией после поражения греков?

Рауф и Фуад, каждый по-своему, пытаются напомнить ему о суровой реальности, об оппозиции, о трудностях при обсуждении будущего бюджета, о воинственном настрое тех, кто хочет без промедления направить армию на Стамбул, о том, какой риск представляет война с англичанами.

В самом деле, сейчас не время предаваться мечтам. На севере турецкие войска подошли к Дарданеллам, к границе нейтральной зоны, недавно созданной англичанами, чтобы отделить турок от греков. Греки покинули Анатолию; 20 сентября греческий Генеральный штаб объявил о «конце операций в Малой Азии». Если французы и итальянцы вывели свои немногочисленные войска из нейтральной зоны, то англичане, вопреки указаниям из Лондона, остались там: в Чанаккале турецкие и английские солдаты столкнулись лицом к лицу, готовые вступить в бой.

Кемаль неоднократно повторял, что он не сражается с англичанами, его интересует только одно — Национальный пакт. Но задета британская честь, и Черчилль, убежденный, что турки готовы начать наступление 30 сентября, требует у своих представителей в Стамбуле предъявить туркам ультиматум. Но всё же англичане понимают, что туркам невыгодно сражаться с ними, им достаточно развернуть позиции войск к Стамбулу. Их главная цель — перемирие, предложенное Кемалю Пуанкаре, Керзоном и Сфорца.

Кемаль медлит с принятием окончательного решения. 29 сентября, после приватных бесед с Франклен-Буйоном, он наконец дает согласие. Он лично соглашается с принципом перемирия вопреки мнению всех, гражданских и военных депутатов, кто кричит: «На Стамбул!» Он покидает «Белый дом» Гёзтепа, Латифе не сопровождает его. Их близость очевидна: молодая женщина теперь подруга гази, но отказывается стать его любовницей. А Кемаль выдвигает «свои принципы»: он поклялся, что не женится до тех пор, пока не добьется своей главной цели. Латифе, в свою очередь, тоже говорит о своих принципах, даже если они плохо маскируют ее амбиции. Юная женщина отвечала офицерам, предлагавшим ей руку и сердце: «Я выйду замуж только за самого главного мужчину в стране!» «Но это султан!» — воскликнул один из них. «Ну что ж, тогда я выйду замуж за него!»