Но Софья больше волновалась за свою старшую дочь Таню, долгое время состоявшую с красавцем — толстовцем Евгением Поповым в amitie amoureuse (нежной дружбе. — Н. Н .). А вскоре выяснилось, что один из ее passio, Михаил Сухотин, стал вдовцом, будучи уже отцом шестерых детей. Софья нервничала, рвала и метала, считала «противного» Сухотина подлым человеком, способным только пританцовывать перед молодыми барышнями. Она его не выносила, наверняка зная, что дочь по уши в него влюбилась. Лёвочка, ошеломленный этим известием, также был не в восторге.
Тем временем обстановка в их доме все больше и больше накалялась. Частые посещения Танеева заставляли Толстого еще ниже согнуться под тяжестью стольких событий: смерть Ванечки, неудачное замужество Маши, неприятная связь Тани с Сухотиным. Он собрался уйти от Софьи, считая, что подобная жизнь для него слишком унизительна и омерзительна. Нельзя, думал он, потворствовать капризам «сумасшедшей жены».
1 февраля 1897 года, измученный страданиями, написал Софье письмо, в котором сообщал о своем ужасном состоянии, побуждавшем покинуть дом. Он передумал сразу отдать письмо жене, а решил спрятать его в одном из кресел под сиденьем, рядом с рукописью «Дьявола». Одновременно он написал и записку, случайно положил ее в книгу, которую отдал переплетчику. Поэтому Софья узнала об этой записке, где речь шла о ее отношениях с Танеевым, из‑за которых Лёвочка хотел лишить себя жизни, думая, что она полюбила другого. Она разорвала записку на мелкие кусочки. Когда же обнаружила первое письмо, запечатанное в синий конверт, и захотела вскрыть его, муж вырвал конверт из ее рук. Лёвочка неистовствовал, требовал, чтобы она немедленно прекратила постыдные встречи с Танеевым, умолял ее поехать за границу вместе или отпустить его одного. Он просил ее о любви, умиляя своей «старческой добротой», и отторгал, пугая своей ужасной «наболелой ревностью». Слушая мужа, Софья понимала, что судьба уготовила им немало бурь.
Она была настолько увлечена музыкой, что о многом, происходившем в их доме, узнавала случайно. Например, для нее стало полной неожиданностью решение мужа отказаться от денег за Нобелевскую премию в пользу ненавистных ей духоборов, которым он в это время помогал, собирая для них немалые деньги, пожертвовав им колоссальный гонорар, полученный от издания «Воскресения». Софья болезненно воспринимала не только потерю для семьи огромной суммы, но и утрату куда меньших денег, например, тысячи рублей, подаренных Лёвочке купцом Морозовым и тут же переведенных мужем духоборам. Позже муж написал письмо в шведские газеты о своем отказе от премии, а ведь Софья уже мысленно готовилась к поездке в Стокгольм, чтобы сопровождать Лёвочку. Она не сомневалась в его победе. От этих грустных мыслей ее отвлек огромный чирей, внезапно появившийся на щеке мужа. Софья не на шутку перепугалась, подумала, что это рак. А муж снова просил ее выделить ему сумму для благотворительных целей из гонораров, получаемых за театральные спектакли. Софья протестовала, требовала передачи ей всех прав на сочинения мужа, он отказался, и она многое ему сгоряча наговорила, так что он всю ночь не спал, планируя что‑нибудь написать об измене жены.
Софья была уверена, что решение всех своих проблем ему надо искать в спальне. В свои 69 лет Лёвочка был на редкость страстным, испытывал к ней, 53–летней женщине, очень сильное влечение. Она была в ужасе от глав романа «Воскресение», как‑то прочитанных мужем вслух. Софья мучилась, не понимая, как мог семидесятилетний старик с таким «особенным вкусом» смаковать, как «гастроном вкусную еду», описывая такие сцены, как прелюбодеяние горничной с офицером. Она хорошо знала, что в этом пассаже муж описал свою связь с горничной Гашей. Софья не раз встречала эту женщину, испытывая к ней глубокое отвращение. Все эти прожитые ими совместно «длинные» супружеские годы Лёвочка постоянно желал ее, а она с годами все меньше и меньше нуждалась в физической близости, мечтая о духовном и возвышенном. А муж в это время метал стрелы в ее сторону, яростно разоблачая ее якобы развратную жизнь, с животными грубыми интересами — нарядами, «сладким жраньем», игрой, швырянием под ноги чужих, то есть его, трудов. Но ведь он сам отдалился от нее, сблизившись со своими «темными» друзьями, боготворил «отвратительного» Черткова, высланного теперь, слава богу, за границу. Теперь Лёвочка собрался ехать в Петербург, чтобы попрощаться с Чертковым, и Софья конечно же поехала вместе с мужем. А потом снова вернулась к своей московской привычной жизни, окруженная портными, купцами, типографистами. Ее ждал Танеев. Он приходил регулярно по утрам, чтобы заниматься музыкой в беседке, в тиши их хамовнической усадьбы. Для Софьи сейчас все было сосредоточено на дорогом образе Сергея Ивановича. Остальное, включая болезненную ревность мужа, тяжелые с ним разговоры, выяснения отношений, не имело значения.
А старшая дочь в это время тонко подмечала, как за эти годы все изменилось в родительском доме, когда‑то таком дружном. Все чаще ощущался запах вина, который доносился из комнаты Миши, слышалось подозрительное перешептывание двух братьев Андрея и Миши о чем‑то «нехорошем».
Таня по уши влюбилась в Михаила Сергеевича Сухотина, легкомысленного пятидесятилетнего вдовца. В яснополянском доме она «доживала» свою девичью жизнь «напоследках», стремясь к новой жизни и желая материнства. Для Софьи замужество любимой дочери стало «роковым» событием. В доме все было «натянуто, уныло, что‑то напухло и невыносимо наболело». Софья благословила дочь образком. Венчание прошло в их приходской церкви Знамения в Зубове. Таня шла к венцу в скромном сереньком платье, не пожелав надевать пышный свадебный наряд, украшавшийся померанцевыми цветами, вуалем и прочими аксессуарами. С уходом Тани исчезли последнее утешение и любовь. После замужества дочери Лёвочка сказал, что стал опускать все ниже и ниже свое мнение о женщине. А дочь была счастлива, убеждала родителей, что «отдала себя в хорошие руки». Теперь ее стул, на котором она сидела рядом с папа, опустел, и на него долго никто не решался садиться.
В этот 1899 год состоялись сразу две свадьбы. Одна дочерняя, а другая — сыновья: Андрей женился на Ольге Константиновне Дитерихс. Но Софья восприняла это событие не столь эмоционально и взволнованно. Она все больше жила консерваторскими интересами. А семейными делами занималась больше по инерции. Кажется, прав был Лёвочка, как‑то сказав ей, что все романы кончаются тем, что герои женятся. Но описывать жизнь людей так, чтобы обрывать на женитьбе, это все равно что, описывая путешествия человека, оборвать описание на том месте, где путешественник попал к разбойникам. Ей и Танееву, думала Софья, женитьба не грозит. Поэтому и роман их не должен был чем‑то заканчиваться.
Однажды она совершенно случайно услышала от простодушного доктора Маковицкого, что Лёвочка хочет передать статью Карпентера со своим предисловием ненавистной ей Любови Гуревич для публикации в «Северном вестнике». Софья подумала, что ослышалась, ведь Лёвочка поклялся ей больше ни за что не иметь дела с этим изданием. Ее возмущению не было конца. Она захотела лишить себя жизни, потом решила поехать в Петербург, чтобы вырвать у «мерзкой интриганки» эту статью. Но в конце концов Софья отправилась в Троице- Сергиев монастырь, где в гостиничном номере ее разыскала дочь Таня. А перед этим, у лавры, цыганка предлагала ей погадать, а потом сказала Софье, что ее любит блондин, но только не смеет признаться в этом, потому что она «дама именитая, ее положение высокое, развитая, образованная, а он не твоей линии». За рубль и шесть гривен цыганка предлагала сделать «приворот». Софье «хотелось взять приворот», чтобы навсегда приворожить своего кумира, но вдруг ей стало страшно…
Она вернулась в Москву, домой, где ее со слезами на глазах встретил бедный муж. Они бросились друг к другу в объятия, и она поняла, что злосчастная статья не будет напечатана в «Северном вестнике». Софья пообещала Лёвочке больше не видеться с Танеевым и заботиться только об одном муже. На этом роман с музыкантом был исчерпан.