Стихотворение конечно же не было напечатано при жизни Пушкина — цензура пропустить его не могла, да и Пушкин не порывался его печатать. Автограф этого вполне откровенного эротического стихотворения не сохранился, но вместе с тем источников текста более чем достаточно — их 15: это копии в сборниках Соболевского, Ростопчиной, Долгорукова, Бартенева и в ряде других. Одна из копий принадлежала Огареву и была включена им в сборник «Русская потаенная литература XIX столетия».
В бартеневской копии текст написан рукой Соболевского, что уже придает ей вес, и им же обозначен год создания — 1830-й. К дате уже Бартеневым приписано: «19 Генваря». Эта копия тщательно выправлена в отношении пунктуации, что позволяет предположить, что она сверена если не с автографом, то с авторитетным источником. В одном из списков, принадлежавшем Ефремову, дата «1830» переделана карандашом на «1832». Встречаются и дата «1831», и только «19 января», и «19-го января 1830 г. С. П. Б.». Различаются в копиях и заглавия: «Неизданное стихотворение А. С. Пушкина», «Ненапечатанные стихи Пушкина», «Антологическое стихотворение», «Прелестнице», «Стихи Пушкина, найденные Ланским в 1850 г.» и, наконец, «К жене» и «Жене». Говорить об антологической отвлеченности в отношении этого стихотворения невозможно, настолько всё в нем дышит реальной жизнью, настолько ощутим чувственный опыт автора. Не вызывает сомнения день создания — 19 января, но сочетание его с дважды повторенным указанием, что стихотворение обращено к жене, исключает датировку 1830 и 1831 годами. Так что остается датировать стихотворение, как это сделали составители «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина», 19 января 1832 года. Найденное вторым мужем Натальи Николаевны Ланским, оно было впервые опубликовано М. Е. Борисоглебским в 1858 году в «Библиографических записках».
На второй год семейной жизни произошла история, по-новому характеризующая Пушкина. 16 мая 1832 года он получает послание от графини Елены Михайловны Завадовской, к которому она приложила свой альбом, прося вписать в него стихотворение. Неизвестно, сколько времени пролежал этот альбом в доме Пушкиных и как отнеслась к такой просьбе Наталья Николаевна; во всяком случае, не позднее июня поэт поместил в него стихотворение «Красавица»:
Это стихотворение Пушкин напечатал дважды — в 1834 году в «Библиотеке для чтения» и в 1835-м в четвертой части «Стихотворений Александра Пушкина». Однако в обоих случаях Пушкин не указал дату создания, а озаглавил стихотворение так, чтобы читатель никак не связал его с именем Завадовской, а решил, что оно посвящено Наталье Николаевне: «В альбом г****». В авторизованной копии 1836 года Пушкин исправил заголовок «В альбом графине Г ****»на «В альбом р****», устранив из него титул, которого не имела Гончарова, а затем надписал нейтральное «Красавица». Такая своеобразная мистификация, в своем роде единственная в творчестве Пушкина, демонстрирует тактичность по отношению к жене. Имя адресата было раскрыто значительно позднее по принадлежности альбома.
К лету 1833 года, когда из-за очередной беременности выезжать Наталье Николаевне было уже невозможно, Вяземский заметил, пусть и невинное, ухаживание Пушкина за Амалией Крюднер, внебрачной дочерью баварского посланника в Петербурге Максимилиана Лерхенфельда. Совсем юной она была выдана за барона Александра Сергеевича Крюднера, первого секретаря русского посольства в Мюнхене. Она приехала из Мюнхена и показалась впервые на вечере у Бобринских, о чем Вяземский сообщил жене: «Была тут приезжая Саксонка, очень мила, молода, бела, стыдлива». На вечере у Фикельмонов 24 июля 1833 года Вяземский обратил внимание на то, как Пушкин действовал в соответствии со своими же словами: «Лишь юности и красоты / Поклонником быть должен гений», о чем и написал своей жене: «Вчера был вечер у Фикельмона вместо пятницы, потому что в субботу большой парад на заключение в Красном Селе. Вчера было довольно вяло. Один Пушкин palpitait de l’intérêt du moment [96], краснея взглядывал на Крюднершу и несколько увиваясь вокруг нее». Спустя несколько дней, 29 июля, Вяземский в очередном письме княгине Вере Федоровне вновь поминает Амалию Крюднер: «Вчера Крюднерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Вьельгорским немецкие штучки. Голос ее очень хороший». К более позднему времени относится случай, когда Наталья Николаевна уехала с бала, на котором, как ей показалось, муж ухаживал за Крюднер. Заметив ее отсутствие, он вернулся домой, где в ответ на свое недоумение получил пощечину, о чем, смеясь, рассказывал Вяземскому, прибавляя, что «у его мадонны рука тяжеленька».
Пушкин, отправившийся в конце лета собирать материал о пугачевщине, 2 сентября 1833 года написал жене сразу два письма, одно за другим. Второе наполовину посвящено дорожному приключению сразу с двумя дамами, которым он оказал свое покровительство: «Ух, женка, страшно! теперь следует важное признанье. Сказать ли тебе словечко, утерпит ли твое сердечко? Я нарочно тянул письмо рассказами о московских обедах, чтоб как можно позже дойти до сего рокового места; ну, так уж и быть, узнай, что на второй станции, где не давали мне лошадей, встретил я некоторую городничиху, едущую с теткой из Москвы к мужу и обижаемую на всех станциях. Она приняла меня [за смотрителя] [97]весьма дурно и нараспев начала меня усовещевать и уговаривать: как вам не стыдно? на что это похоже? Две тройки стоят на конюшне, а вы мне ни одной со вчерашнего дня не даете. — Право? сказал я и пошел взять эти тройки для себя. Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и так меня тронула, что я уступил ей одну тройку, на которую имела она всевозможные права, а сам нанял себе другую, т. е. третью, и уехал. Ты подумаешь: ну, это еще не беда. Постой, женка, еще не всё. Городничиха и тетка так были восхищены моим рыцарским поступком, что решились от меня не отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно и согласился. Таким образом и доехали мы почти до самого Нижнего — они отстали за 3 или 4 станции — и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь меня: хороша ли городничиха? Вот то-то что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и горюю. — Уф! кончил. Отпусти и помилуй. Сегодня был я у губернатора ген. Бутурлина. Он и жена его приняли меня очень мило и ласково; он уговорил меня обедать завтра у него. Ярмарка кончилась — я ходил по опустелым лавкам. Они сделали на меня впечатление бального разъезда, когда карета Гончаровых уж уехала. Ты видишь, что несмотря на городничиху и ее тетку — я всё еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно целую куда ни попало. Addio mia bella, idol mio, mio bel tesoro, quando mai ti revedro… [98]»
Наступавший сезон 1833 года для Натальи Николаевны обещал быть хорошим: она впервые встречала его небеременной и могла танцевать вволю. Это как раз и беспокоило Пушкина, находившегося от нее за сотни верст. Наталья Николаевна, как видно, не называла в письмах имени своего нового поклонника, но, пожалуй, только об одном из них могла идти речь — о Николае Александровиче Огареве, бывшем на год старше Натальи Николаевны, выпускнике Пажеского корпуса, подпоручике гвардейской конной артиллерии, сделавшем впоследствии значительную карьеру: он получил чин генерал-лейтенанта и служил генерал-адъютантом. Он, по выражению А. О. Смирновой, «строил куры» не одной Наталье Николаевне, но и ее тезке, фрейлине Наталье Николаевне Бороздиной, «которая презирала его за низкопоклонство». Она описала Огарева, развлекавшего гостей великой княгини Ольги Николаевны в присутствии императора: «После Огарев вздумал позабавить нас представлением: нарядился в тюрбан, стоял в дверях, напялил юбчонку, на руки чулки и башмаки и танцовал руками по столу, а Константин Николаевич голыми руками делал за него жесты. Оно точно было смешно, но довольно странно: не так забавлялись при Екатерине».