—  А какие-то профессиональные советы вы от него получали?

— У Филби никогда такой задачи не стояло: обучать своих кураторов.

—  Не помните, с вашими сотрудниками, кроме тех молодых ребят, которых он готовил к поездке, Филби как-то общался?

— Нет. Такого, чтобы он приезжал в Службу, по подразделениям ходил, нет. Это и не принято. Общение носило скорее церемониальный характер.

—  Жалко, такие люди могут дать массу полезного не только молодым…

— Знаете, это судьба. Все, в той или иной степени повторившие путь Филби и его коллег, на нее обречены. Но жил он в Москве нашей, здешней жизнью. Все политические события внимательно отслеживал. Вот вам фрагмент, нашедший отражение в интервью Найтли: «Если бы со мной посоветовались, то я бы никогда не рекомендовал вводить войска в Афганистан».

—  По тем временам очень смелое заявление.

— И о чем оно говорит? О том, что он постоянно следил за обстановкой, за внешнеполитическими шагами, за действиями Советского Союза. На мой взгляд, находясь в как бы заданных условиях, Филби did his best, то есть делал все от него зависящее и как можно лучше. Читая «Таймс» и решая кроссворды, он жил здесь, с нами, а не создавал для себя свою собственную маленькую Англию, не замыкался. Но, давайте откровенно, тут была и иная, рутинная сторона. Судьба всех людей, сменивших сторону баррикад, раз и навсегда предопределяется таким шагом. Как правило, от них получают всё, что можно, а потом говорят: «Получи полмиллиона или сколько и иди, живи, как хочешь». Здесь все зависит от того, что лежало в основе смены сторон. Если деньги или какие-то личные причины, то исход такой. В случае Кима, друзей его по Кембриджу — иное дело. Они-то все были идейными. Вот что главное. Даже от пенсий, пожалованных еще в военные годы, когда все они трудились в Англии, отказались. Хотя потом, в Москве, получали неплохое обеспечение. Впрочем, все это очень относительно. Но для сравнения можно сказать: содержание Кима было значительно выше пенсии советского генерала.

Филби пользовался большим уважением, и даже его оппоненты на Западе ничего не могут найти, чем можно было бы в этом плане его дискредитировать. Вот и приходится им запускать в оборот тезис о его невостребованности. Мы об этом уже говорили. Но давайте вспомним, в каком году он прибыл в Советский Союз из Бейрута.

—  В 1963-м.

— Видите, 1963-й, и прожил в Москве, как он сам себя называл, гражданин СССР Филби двадцать пять лет.

—  Меня впечатлила вычитанная где-то шутка Филби, что бóльшую часть своей жизни он был связан с СССР: жил здесь или работал в интересах нашей страны.

— Ким двадцать пять лет прожил в Москве. Поэтому, когда мы говорим о его профессиональной и оперативной востребованности, к этому надо подходить с пониманием — сколько всего за эти годы поменялось! И с точки зрения методологии, и организации работы, и психологии. Тут одно за другое цепляется. В 1930-е годы, когда он начинал работать с нами, разведка велась совсем по-другому. Не сказать, что была проще, но она была иной с точки зрения оперативной составляющей. Посылали друг другу сообщения с зашифрованными словами… Но было много положительного и тогда — вы бы посмотрели лаконичные доклады резидентов в 1930-е! И, конечно, нельзя забывать о политическом чутье Кима, его постоянном стремлении и умении быть в курсе текущих событий в мире.

—  А если обратиться к жизни повседневной. Филби водил машину?

— Нет, за руль он не садился, пользовался служебной. Своей машины, по-моему, у него не было. На дачу Кима возили, дачу он очень любил. Руфина Ивановна, если не ошибаюсь, до сих пор ею пользуется.

—  Одевался Филби, судя по фотографиям, со вкусом, но довольно скромно.

— Скромно-то скромно, но джентльменом он оставался всегда.

—  Вещи с вашей помощью оттуда присылались?

— Да, твидовые брюки, джемперы и другие вещи, которые ему нравились. Помогали Киму чувствовать себя тут если не как в Англии, то, по крайней мере, в окружении привычных ему вещей и предметов — газета «Таймс», их английская горчица, еще какие-то значимые для него вещи… Многое для него делалось, выделялись специальные средства, и коллеги за рубежом для него все это приобретали.

—  С кем из англичан своего круга он здесь общался? Я читал, что с Гаем Бёрджессом — никогда, считал, что тот своим бегством в Москву его крепко подставил, и до конца жизни он за это Гая не простил.

— Знаю по рассказам, что одно время он был очень близок с Маклином. Дружил с Блейком. Не было такого, чтобы оставался Ким человеком одиноким!

Понимаете, меня заботит не столько частная жизнь, сколько иное. Вот, вспомнились его ордена. Если оценивать в сегодняшних исторических критериях сделанное Кимом Филби, то его личный вклад в нашу победу над гитлеровской Германией в Великой Отечественной огромен. Информация его была бесценной! Когда я вошел в материалы, посмотрел внимательно его дело, то возникло ощущение несправедливости. Как же так, он столько сделал — и не Герой Советского Союза? Почему? Начал я доводить эту идею до руководства. Сверху объяснили, что время не то: 1987 год, может быть, Горбачев не хотел осложнений с англичанами. Так что поддержки эта идея не получила. И вдруг приходит от Крючкова документ, в свою очередь поступивший ему из приемной Яснова, тогда председателя президиума Верховного Совета РСФСР. И к нему: «Владимир Александрович, (это Крючкову) прошу рассмотреть приложенное письмо». В нем три харьковских студента пишут: как же так, такой выдающийся человек, внес великий вклад в дело победы — и не герой? Незадолго перед этим как раз прошло по телевидению интервью Филби с Генрихом Боровиком, и ребята, видимо, посмотрев передачу, пишут письмо — но почему-то Яснову. Но это и не важно, кому. Важно, что они поняли и пишут. А уж коли пошло обращение о присвоении таким путем, «из народа», то поступила команда — готовить представление. Мы начали готовить документы. Но в мае 1988-го Филби не стало…

—  То же самое, почти слово в слово, только, конечно, без Боровика и Яснова, мне рассказывали про Абеля — Фишера: хотели, начали, не успели.

— Н-да, и посмертно тоже, как-то так не получилось.

—  Почему? Ведь присвоили же звание Героя России посмертно нескольким атомным разведчикам — Лоне Коэн, Яцкову, Квасникову.

— Да, тем более в 2012 году — столетие Филби. Вполне достойный повод!

—  Вы провожали Филби в его последний путь. Все действительно случилось как-то внезапно? По крайней мере, английские и французские газеты писали о неожиданной кончине.

— Так и было — тайны никакой нет. Филби лежал на обследовании у нас в госпитале. Палата люкс, все как положено, он один. А у него уже дома случались потери сознания — и такое случилось в госпитале. Потерял сознание, упал и все… Если бы был в палате кто-то второй, вызвал бы доктора.

Причем не сказать, чтобы был он до этого в тяжелом состоянии. Нет, проходил обычные процедуры. Все шло нормально, он говорил, что полежит еще несколько дней и выпишется. Руфина Ивановна у него была и потом признавалась, что было у нее какое-то тревожное ощущение, сжимало сердце, и она хотела остаться. Ким сказал: нет, нет, поезжай, отправил ее. А наутро звонок — Ким ушел из жизни.

—  Похороны были закрытые?

— Похороны были событийные. Много людей было в ритуальном зале и на Новокунцевском кладбище. Могила на самом взгорье. Холм, возвышение, сосны и обелиск. Упокоился он в Москве, практически по его завещанию.

—  А на похоронах — только ваше начальство или приезжали и другие люди? Год 1988-й — некое перепутье.

— Были от нас представители руководства во главе с генерал-лейтенантом, так называемые «расшифрованные» — несколько десятков человек. Приехали из Англии сын и дочь с мужем. Руфина Ивановна, ее родственники — близкий круг.

—  И узкий. Но я все-таки о своем. Вот вы говорите, не было одиночества. А я однажды, в первый и последний раз, встретился с Героем России Моррисом Коэном, когда жены его Лоны уже не было — и мне показалось, что он грустит страшно.