Одна из самых необъяснимых и повторяющихся ситуаций в биографии Джойса в том, сколько людей буквально стекалось помочь этому неуживчивому, угрюмому, скандальному и подозрительному человеку. Разрывая самые, казалось бы, сложившиеся отношения, подозревая самых близких друзей в измене и обмане, он тут же находил других — или его тут же находили другие. Париж не стал исключением — среди тех, кто не оставит Джойса никогда и ни за что, оказались уже упомянутые Сильвия Бич и Адриенн Монье.
Как жители мира литературы, они прекрасно понимали, что полезнее всего знакомить Джойса с дружественными критиками. Выбор, который они сделали, не мог быть лучше.
Валери Ларбо (1881–1957) был космополитом, богачом и путешественником. Но при этом он заслуженно считался одним из самых авторитетных французских литературоведов-зарубежников, особенно в английской и итальянской части. Он знал шесть языков и создал значительные переводы английской классики на французский — «Рассказ Старого Морехода» Кольриджа, «Путь всякой плоти» Сэмюела Батлера, романы Конрада и Харди. Выпустил, несколько интересных и насмешливых романов. Эллман считает его скорее великолепно эрудированным дилетантом, чем серьезным исследователем, но он, как и Паунд, отличался острым чутьем на все подлинно новое и считал своим великим долгом этому новому помогать пробиваться сквозь булыжники традиции. Подруги решили, что никто в Париже не сможет лучше помочь пробиться и Джойсу. Еще на Рождество 1920-го они предприняли первый заход, Ларбо заинтересовался «Улиссом», Джойс передал ему номера «Литтл ревью» и машинописную копию «Быков Гелиоса», и Ларбо вдруг умолк почти на два месяца.
Затем в феврале 1921 года Сильвия Бич получила от него письмо, начинавшееся словами: «Я буйно помешался на „Улиссе“». Ларбо писал, что это такая же великая, всеобъемлющая и человечная книга, как и «Гаргантюа и Пантагрюэль», а Блум будет так же бессмертен, как сэр Джон Фальстаф. Он отложил всё, пока не дочитал, а теперь просит разрешения перевести несколько страниц и приложить их к статье о Джойсе в «Нувель литератюр франсез», лучшем и остромодном издании, освещавшем современную литературу. Можно ли раздобыть фотографию писателя?
«Шекспир и компания» ликовали. Джойс из чистой осторожности не слишком поддавался чувствам и сдержанно поблагодарил Ларбо за «ободряющие и дружелюбные слова», но мисс Уивер, Бадгену, Франчини и прочим друзьям тут же описал нового мощного соратника. Сильвия и Адриенн детально обсудили с Ларбо, как наилучшим образом явить Джойса придирчивой публике. Было решено, что Ларбо еще до публикации статьи даст нечто вроде лекции о Джойсе в «Доме друзей книги» у Адриенн. Представляя Сэмюела Батлера, он имел большой успех. Оставалось повторить это с Джойсом.
Но вряд ли стоило говорить о книге до того, как автор ее закончит. График Джойса определял это событие для апреля — мая, и он работал изо всех сил, стараясь не перелить свою усталость и нетерпение в буйный гротеск последних эпизодов, иногда стеная и ругаясь вслух. На «Эвмея» ушли, по знаменитой раскладке Литца, январь — февраль, одновременно писались и «Пенелопа», которую Джойс вчерне написал еще до «Итаки», с февраля по октябрь. Фрэнк Бадген слегка проблеснул в коварном матросе. «Эвмей» был отослан ремингтонисту (мужчины были ими тогда куда чаще женщин) в середине февраля, затем спешно была прислана «Итака», «мой последний и самый бурный мыс». «Пенелопу» Джойс писал гораздо легче и без прежних мучений, но заметки для этих двух эпизодов все еще оставались в Триесте вместе с его книгами, и Джойс, мучительно боявшийся, что почта может их потерять, решил попросить о помощи Этторе Шмица. Тот часто путешествовал по делам в Париж и Лондон, и Джойс описал, где в квартире шурина стоит «клеенчатая папка цвета живота монашки, перехваченная резинкой, размером 95 на 70 сантиметров… общим весом 4 кг 780 гр». Эту папку с заметками он нижайше просил захватить с собой, буде уважаемый коллега Шмиц или кто из его домочадцев направится в ближайшее время в Париж, и не порвать случайно резинку, ибо записи вылетят и разлетятся… Поэтому ее лучше запереть в отдельный чемодан. Его можно купить, педантично указывал Джойс, в «Грайнитц Неффен» прямо напротив «Пикколо», «мимо которой обычно проходит мой брат, профессор Берлиц-Куль [126]».
Когда в марте Шмиц лично привез папку, Джойс тут же переложил старые записи новыми и бросился в сражение — он хотел построить «Итаку» и «Пенелопу» как два текста-антагониста, текст «математико-астрономико-физико-геометрико-химико-сублимации Блума и Стивена (дьявол забери обоих)», готовящий финальный криволинейно расширяющийся эпизод, «Пенелопу». Бадгену он истолковывал это еще подробнее:
«„Итака“ пишется в форме математического катехизиса. Все события разрешаются в их космическом, физическом, психическом и т. п. эквиваленте; например, когда Блум входит в дом, набирает воду из крана, никак не может помочиться в саду, зажигает ароматическое курение и обычную свечку, освещая статуэтку, все делается так, чтобы читатель не просто знал это в самом что ни на есть наиподробнейшем виде, но чтобы Стивен и Блум предстали еще и небесными телами, скитальцами, подобными звездам, на которые они глазеют. Последнее слово (человеческое, слишком человеческое) [127]остается за Пенелопой. Оно будет незаменимым паролем в противоположность Блумову паспорту для вечности».
Между тем первые камушки лавины уже катились вниз.
«Литтл ревью» в феврале получил вызов в суд. Но и до этого Маргарет Андерсон и Джейн Хип уже не раз отстаивали журнал от обвинений. У них был свой печатник, серб, которого обсценная лексика, даже на сербском, скорее смешила, чем возмущала. Даже когда почтовое ведомство США начало войну, отказываясь пересылать журнал, содержащий непристойности, он спокойно продолжал его набирать. Выпуски «Улисса» издавались с августа 1918-го, и Джон Куинн, юрист, меценат и защитник нового искусства, беспокоился скорее о возможных последствиях, но после того, как в 1919-м январский номер явил миру «Листригонов», а майский «Сциллу и Харибду», они были конфискованы. Протест Куинна, высланный юристу почтового ведомства, был отклонен, а в январе 1920-го был конфискован номер с «Циклопами».
Ситуация опасно осложнялась. Конфискация чаще всего завершалась «аутодафе», и хотя Джойса это развлекало (он язвил, что второй раз имеет удовольствие быть сожженным при жизни, так что надеется пройти чистилище так же быстро, как и его патрон, святой Алоизий), но создавался опасный прецедент. Кроме того, он тщеславно мечтал о хорошем, звучном процессе вроде суда над «Госпожой Бовари», а процесс «Литтл ревью» оказался совсем не так звучен и общезначим. Иск был вчинен, когда вышла «Навсикая», в июле — августе 1920 года.
Джон С. Самнер, секретарь Нью-Йоркского общества предупреждения распространения порока, милый человеке мягкими манерами, в сентябре подал официальную жалобу. Собственно, Паунд и Куинн предполагали это и даже считали нужным убрать на время книгу из журнала, пока не выйдет весь текст, который защитит ее лучше всякого адвоката. Выдернутые из контекста части могли показаться чем угодно. Издательниц вызвали в суд, Куинн вызвался бесплатно защищать их, и это было благородно — журнал ему не нравился. Да и Андерсон с Хип тоже, и он пользовался взаимностью, хотя все старались не осложнять ситуацию враждебностью. Паунду примирить их не удалось.
Предварительные слушания состоялись в полицейском суде 22 октября. Дело передали в суд особой инстанции, и не помогли никакие попытки Куинна переквалифицировать его. Рушилось намерение дать Джойсу время напечатать книгу целиком, прежде чем будет принято решение. Удалось добиться нескольких отсрочек, но 14 февраля 1921 года суд все равно состоялся. Дело слушалось тремя судьями, а в зале сидело несколько сотен жителей Гринвич-Виллиджа, тогда богемной и артистической колонии Нью-Йорка.