Получается, что далеко не все достойны мудрости Востока, не всем дано услышать голос Безмолвия, Великого Ничто.

Она старалась как могла, изо всех сил пыталась сделать тщательный выбор из своего окружения, отыскать лучших, достойных ее и равных ей, найти истинных мистиков.

Она почти отчаялась в этом изнуряющем поиске. Не тех, не самых лучших и верных в духовных своих привязанностях она выбирала. Ох, совсем не тех!

Так и плутала среди этой горстки ее обожествлявших людей, почти заблудилась в их узком и однообразном мирке, как в трех соснах, пока однажды судьба не свела ее с Анни Безант, гордой и властной ирландкой. Она сразу почувствовала в ней родную душу. Определенно, существовали в их предыдущих жизнях какие-то кармические пересечения. Они были, по всей вероятности, знакомы когда-то очень давно.

Она безошибочно и с ходу приметила в Анни необыкновенную жажду знаний и тщательно скрываемое стремление к власти. Углядела своими слегка выпученными глазами. Подобное пучеглазие появилось у нее сравнительно недавно и было следствием базедовой болезни. Посмотрела на нее тяжело и настойчиво, провидческим взглядом, и поняла: вот она, наконец-то, и нашлась ее преемница.

С первой встречи она оценила сильную, своеобразную личность Анни Безант, гибкий ум, почувствовала в ней неизбывную тоску по запредельному, ожидание каких-то дерзких откровений. Главное, она учуяла ее мятежную, бунтарскую натуру, ведьмовскую неукротимость нрава — ни при каких обстоятельствах не втискивать себя в колею, идти наперекор устоявшемуся, сложившемуся, против многих известных уважаемых традиций, условностей и учений. Беспокойство свое извечное в ней ощутила! И в то же время основательность, надежность, желание докопаться до сути, добраться до истоков. И запредельные голоса Анни Безант, как оказалось, тоже слышала.

Голоса ее махатм, великих душ. Откровения Великих Учителей Востока. Тогда-то она поняла, что жизнь и душа гораздо таинственнее и значительнее, чем люди привыкли думать. И что существует всемогущая сила. Высшая энергия. Космический разум. Но только она одна, Елена Петровна Блаватская, прозрела космичность человеческой жизни. Еще что-то общее было в их бабьей судьбе: неустроенность личной жизни.

В большинстве своем мужчины — напыщенные, самовлюбленные, горделивые павлины. Недоумки и пустельга. От них войны и другая неразбериха в мире. Иное дело — ее махатмы, великие души, этот воплощенный идеал силы, мужества и знания. И еще был в ее жизни один человек мужского пола, которого она, наверное, любила, — Агарди Митрович. И еще ее мальчик. А больше никого.

В древности, однако, павлины символизировали изобилие и бессмертие. Они были вестниками космоса, посланцами звезд, представителями лунного и солнечного круга. Горящие, искристые глаза разогретого страстью греческого великана Аргоса, сына Геи-Земли, околдовывали женщин, сверкали во все стороны из распущенного веером павлиньего хвоста. Эти въедливые глаза никому не давали прохода, их радужная оболочка напоминала кольца планеты Сатурн. Если бы пришлось и дальше тянуть эту бесконечную метафорическую нить, открывать в одном символе множество других, чаще всего противоположных по смыслу, то возникла бы удивительная величественная картина, в которой детали дополняют друг друга и все вместе составляют единое впечатляющее целое. И вдруг в мгновение ока это целое может растаять на ветру истории, и тут же появляется старое по виду, но по сути своей совершенно изменившееся. Так, в римской мифологии Сатурн уже воспринимался как символ неумолимого времени, как двойник греческого Кроноса. В такой вечно меняющейся ситуации не так-то просто было остаться в своем уме, однако она приспособилась, дала всему этому свое объяснение, пыталась обрести под оболочкой ада прекрасный, совершенный ангельский мир. По крайней мере, убедила себя в возможности такого чуда.

Для избранных, исключительно для ближнего круга, она зажгла свет мудрости во тьме невежества.

Через зыбкость снов, галлюцинаций, иллюзий, через бездонные пропасти неизведанного, через затягивающую пустоту неудовлетворенности торит она собственный путь к нелегкой, но яркой, свободной, одухотворенной жизни. Металась, неприкаянная, по всему свету, убедила всех, даже своих родных, что пробилась наконец-то в закрытый для иностранцев Тибет, хватило ума, сметки, изворотливости. Анни Безант, напротив, безвыездно живет в Англии. Но сколько в ней скрытой энергии, внутреннего движения! После встречи с ней, Еленой Петровной Блаватской, Анни решительно и круто изменила весь свой жизненный уклад, свои взгляды, из социалистки превратилась в мистика. Для них обеих идеи важнее, притягательнее материальных благ, всех богатств мира.

От своих левых взглядов Анни Безант, кажется, полностью отошла. Она, Елена Петровна Блаватская, почти немощная старуха, переборола, пересилила ее дьявольскую гордыню, превратила ее в покорную ученицу, в свое второе «я» — усиленное более властолюбивым и честолюбивым, чем у нее, характером.

Настоящее «я» — единственное Божество, признаваемое махатмами, Великими Учителями. У этого «я» знание будущего предопределено совершенно необыкновенной памятью, которая отпечатывает, как влажная глина, всё, что совершено человеком в антропоморфных, прежних перевоплощениях, а также в различных, не всегда человеческих оболочках. В некотором роде, настоящее «я» — душа человеческая. Из совершаемых бессмертным «я» всех действий в прошлом появляются ростки будущего. Всякий уяснивший себе эту истину и открывший закономерности в отношениях добра и зла с жизнью может считаться пророком. Однако чтобы понять, какие последствия неминуемо вытекают из совокупности фактов прошлого, человеку необходимо обладать аналитическим умом. Иметь светлую голову, как говорят у нее в России.

Сознание не хотело смиряться с тем, что ее обширная кровать, устланная нежнейшими перинами, а на них чистые хрустящие простыни голландского полотна, — ее последнее земное пристанище, ее смертный одр.

Это была действительно модная кровать на пилястрах, с резными украшениями и покрышкой из шелковой материи.

Лежать на этой кровати, как на ладье, вплывающей с ней в хладные мертвые воды Стикса, было выше ее нравственных сил, напоминало пытку. Она едва двигала ослабевшими членами, пальцы рук ей уже не повиновались. Однако ее сознание не было сознанием умирающей немолодой женщины.

Она понимала, что, если чудом выживет, путешествовать в традиционном обыденном смысле ей вряд ли придется. Лежа, она прикинула на глаз расстояние до письменного стола: не дойти, конечно. О дальних поездках придется навсегда забыть. А как было бы кстати съездить в Швецию, предлагают виллу и яхту. Ее последнее окружение в ней души не чает… Готовы последнее отдать, чтобы узнать свое будущее. Не живут почему-то настоящим, не всматриваются в него. Самое жизнь в упор не видят, не вскрикнут в радости: «Остановись, мгновение!» Черт знает что натворят, чтобы заглянуть за роковой предел. Ничем не побрезгуют. Собственно говоря, тяга к потустороннему у них, как она заметила, сильнее, неотвратимее, чем половое влечение.

От подобных мыслей ее отвлек странный звякающий звук. Это свет луны бился об оконное стекло, и в его потоке неслись неприкаянные ночные мотыльки. Вот и она также летела навстречу пылающему погребальному костру.

Она унесет с собой все свои тайны. Оставит людям свои книги, наблюдения, заметы язвительного живого ума, свои мистические прозрения, домыслы и догадки о взаимоотношениях человека с космосом. Заставит потомков разгадывать не-разгадываемое: свою личность. Они уткнутся в ее размноженный в тысячах экземплярах абсолютно непримечательный портрет старой больной женщины, с головой, закутанной по-русски черным шерстяным платком, с неправильным и решительным лицом, и не увидят ее насмешливой и отзывчивой на чужое горе души.

Не разглядят в этой упертой «бой-бабе» доверчивой, наивной и взбалмошной девчонки, которая жила как хотела, общалась с кем ей было интересно, словно не существовало в мире старости и смерти. Никто из них не поймет драму ее жизни. Вот что до слез обидно.