Вернувшись в Париж, Блаватская пошла в Русскую православную церковь. Душа потребовала. Противно было смотреть, как в Лондоне у ее ног распростерся Мохини Мохан Чаттерджи, грамотный человек, адвокат, брахман, знаток санскрита, а за ним с истерическими воплями, вскидывая руки и со слезами на глазах другие, в основном экзальтированные дамы — ее постоянная паства. Ужас ее тогда охватил невероятный. Словно напустили дыму в ее сознание, вылили в нее помои.

В церковь, припасть к родным образам… Так, по-видимому, думала русская теософка после всего пережитого в Лондоне. Вот как она описала свое тогдашнее состояние в письме родным:

«Я стояла там с открытым ртом, как если бы стояла перед моей дорогой матушкой, которую не видела многие годы и которая никак не может меня узнать!.. Я не верю ни в какие догмы, мне противны всяческие ритуалы, но мои чувства к православной службе совершенно иные… Наверное, это у меня в крови… Я, разумеется, всегда буду твердить: буддизм, это чистейшее нравственное учение Христа, в тысячу раз больше соответствует учению Христа, чем современный католицизм или протестантство. Но даже буддизм я не сравню с русской православной верой. Я ничего не могу с собой поделать. Такова моя глупая противоречивая натура» ^[422] .

Откуда-то издалека слышала Блаватская слабый стон тоскующего в небесах ангела. И от этого звука сжималась ее опустошенная душа.

Приглашение от ее больших поклонников графа и графини Д’Адемар погостить на их вилле Круазак в Энгьене, неподалеку от Парижа, пришлось очень кстати. Блаватская и Джадж, а также весь ее многочисленный штат прожили там три недели. Этот отдых отчасти восстановил ее силы, необходимые для очередной схватки с недоброжелателями. Отдохнув на вилле Круазак, Блаватская вернулась в Париж раньше, чем хотелось бы. Всю весну она ждала к себе в гости тетю Надежду и сестру Веру, они приехали в мае 1884 года и общались с ней почти шесть недель. Во время их пребывания Блаватская старалась до минимума сократить поток посетителей и как можно больше времени уделить дорогим для нее людям. К сожалению, это ей плохо удавалось. Она увидела их после многих лет изгнания: с сестрой Верой она не встречалась более двадцати лет, а с тетей Надеждой — с 1872 года, последнего своего приезда в Россию. Елена Петровна сделала тетю, шестидесятилетнюю деву, почетным членом Генерального совета Теософического общества. Сестру она не вознесла так высоко, наделив ее обычным дипломом.

Первое время они в основном вспоминали о Ростиславе — смерть брата Надежды и их с Верой дяди все еще была незатянувшейся раной. Елена Петровна восприняла уход дяди Ростислава в мир иной как высшую несправедливость, как чудовищное недоразумение.

Блаватская немало удивила сестру и тетю тем, что не считала себя медиумом. Она втолковывала им, что феномены — дело рук ее Учителей, адептов Гималайского братства.

Они сидели, как в старые добрые времена, за общим обеденным столом и не могли насмотреться друг на друга. Сестра Вера была рассеянна и задумчива, слушала Елену Петровну с почтительным выражением на лице, но вполуха. Приезд близких людей стал большим праздником для Блаватской. У нее вдруг вырвалось банальное восклицание: «Как тесен мир!» Вера удивленными глазами посмотрела на нее и тревожно переспросила: «Какой тесть умер?!» Ведь она безоглядно верила в ясновидческий дар сестры. Это словесное недоразумение заставило Блаватскую задуматься о человеческом восприятии. Окружавшие ее люди постоянно попадали впросак и ставили ее в двусмысленное положение из-за того, что она им пыталась втолковать одно, а они слышали совершенно другое — то, что их больше всего беспокоило.

Плохие вести приходили из Индии. Ее старая подруга Эмма Куломб пыталась шантажировать членов совета управляющих в Адьяре — Джорджа Лейна-Фокса и Франца Гартмана какими-то записками, компрометирующими Блаватскую. Эмма требовала денег, иначе грозилась опубликовать эти записки, в которых раскрывалась тайная сторона того, как создавались феномены. Она для вящей убедительности своих обвинений продемонстрировала им насаженную на бамбуковый шест куклу по прозвищу Кристофоло — многие из обитателей Адьяра признали в ней изредка появлявшегося на оккультных демонстрациях гималайского Учителя. Тут надо заметить, что два управителя изрядно струхнули. На них ложилась серьезная ответственность за происходившие чудеса в штаб-квартире Теософического общества. Эмму Куломб уже невозможно было остановить. В присутствии нескольких членов совета управляющих, среди которых находились индийцы, она настежь распахнула шкаф, который оказался с раздвижными панелями, выявила специально просверленные отверстия в стенах и на потолке и потайные двери. Понятно, что сотрудники Блаватской испытали шок. Впрочем, они пришли в ужас не от того, что их и других обманывала «старая леди», а потому, что размеренная и спокойная теософская жизнь закончилась. Они, конечно, немедленно сожгли шкаф, залатали дыры и начали переговоры с Эммой Куломб. Но не в их возможности было дать ей ту непомерно большую сумму, которую она запросила. В конце концов не выдержал Лейн-Фокс и, забыв, что перед ним женщина, врезал Эмме по первое число. После такого неожиданного поворота в ходе переговоров супруги Куломб 23 мая 1884 года покинули Адьяр и сняли номер в гостинице. Лейн-Фокс был оштрафован местной полицией за хулиганство в размере десяти фунтов стерлингов.

Этим, однако, дело не закончилось. Эмма Куломб продала связку писем ректору Мадрасского христианского колледжа, издателю журнала «Христианский колледж» преподобному Паттерсону. Время для публикации компрометирующих Блаватскую писем преподобный избрал лучше не придумаешь. В это время в Мадрас из Лондона приехал по приглашению Олкотта, как, надеюсь, помнит читатель, молодой представитель Общества психических исследований Ричард Ходжсон и взялся за работу по изучению происходящих в Адьяре феноменальных явлений. Для того чтобы он не блуждал в потемках, преподобный Паттерсон предоставил ему первую публикацию писем Блаватской Эмме Куломб. Назвать опубликованное письмами не совсем точно, это были записочки и указания, где что поставить, куда что направить и кого чем ошарашить. В общем, перед ним предстали детали рутинной работы по сотворению чудес. До запоздалого приезда в Мадрас основателей Теософического общества у Ходжсона с момента первой публикации писем было в запасе почти четыре месяца, чтобы дотошно разобраться в том, каким образом появляются в Адьяре феномены.

В Лондоне Блаватская не представляла всего масштаба надвигающейся катастрофы. Она все еще полагала, что начались склоки между Эммой Куломб и индийскими сотрудниками, с одной стороны, и Францем Гартманом и Лейном-Фоксом — с другой. Вот почему первым на наветы Эммы Куломб среагировал махатма Кут Хуми. В специальном послании, адресованном индусам в Адьяре, он выразил озабоченность умственным состоянием старой подруги Блаватской и напомнил, что она несет ответственность за свои слова и поступки. Елена Петровна непосредственно от себя направила чете Куломбов письмо с увещеваниями и упреками в непредусмотрительной глупости. Из-за предательства Эммы Куломб между Блаватской и Олкоттом произошла крупная ссора. Полковник обвинил ее в преступной безответственности и непозволительной доверчивости к случайным людям. Блаватская рекомендовала свою старую подругу как человека верного и преданного, а между тем из-за ее интриг и разоблачений само существование Теософического общества оказалось под угрозой. Но кому из них могла прийти в голову мысль, что Куломбы окажутся способны на шантаж? Олкотт написал Эмме письмо, в котором говорил о непоколебимости Теософического общества и предлагал ей пойти на мировую.

Присутствие родственников Блаватской в Париже по времени совпало со скандалом, который набирал силу в Адьяре. Блаватская должна была в такой ситуации выстоять и победить, не могла же она обмануть надежды самых близких для нее людей. Начиная с середины мая 1884 года на нее посыпались телеграммы и письма из Индии.