В 1939 году Николай Александрович был приглашен для чтения лекций в Сорбонну. Формальным поводом для этого стало присуждение ему премии Французской академии за книгу «Философия свободного духа», вышедшую еще десять лет назад. Бердяев очень ответственно отнесся к своим лекциям, серьезно к ним готовился — они стали для него еще одним знаком международного признания. Дались они ему не слишком легко: его мучил хронический трахеит с кашлем, он уставал не только от публичных выступлений, но подчас даже от долгих или слишком оживленных разговоров у себя по «воскресеньям». В этом же году у Бердяева диагностировали «сахарную болезнь» — диабет. Летом он мучился болезнью желудка, потом страшно болели зубы… Почти всю жизнь его преследовали бессонница, головные боли — никуда не делись они и перед войной. Возраст давал о себе знать: в семье Бердяевых все чаще гостили разные болезни. Лидия Юдифовна порой не могла дойти даже до церкви из-за больной ноги. У Евгении Юдифовны диагностировали костный туберкулез (но весь дом держался на ней). Мать Лидии и Евгении, Ирина Васильевна, уже не вставала с постели — для ухода за ней пришлось нанять прислугу-испанку по имени Мари. Мари была ревностной католичкой, что пришлось очень по сердцу Лидии, — она снабжала ее религиозными книгами, брала с собой в библейский кружок. Если заболевали обе сестры одновременно (грипп например), то ухаживать за ними приглашали хорошую знакомую и сестру милосердия Т. С. Лямперт — Николай Александрович сбивался с ног, суетился, но толку от его усилий было мало, сам он не справлялся с больными.

28 декабря 1939 года мать Лидии и Евгении умерла: ее слабый организм не выдержал гулявшего тогда по Парижу гриппа. Лидия была с ней в ее последние минуты и писала, что Ирина Васильевна покинула этот мир умиротворенной и благостной. Похоронили ее на кламарском кладбище, причем сестры не смогли поехать на кладбище из-за болезни, провожали ее из окна дома.

В 1936–1939 годах самые бурные страсти пробудила начавшаяся гражданская война в Испании, и не только в СССР, но и в эмиграции. Многие бывшие русские офицеры отправились в Испанию, чтобы воевать на той или другой стороне. Коминтерн вербовал сторонников в интербригады, но и на стороне Франко было много добровольцев, среди них члены РОВС. Одни боролись с фашизмом, другие — «с красными ордами». Симпатии Бердяева в этой войне очевидны: он был против франкистов. Николай Александрович несколько раз участвовал в заседаниях «Пореволюционного клуба», члены которого считали, что «нужно не бороться с революцией, а овладевать ею» [394], а разногласия с властью не отменят идею служения России. Писал он и для «Нового града» — журнала, находившего для защиты свободы и демократии убедительные слова во время кризиса европейской свободы и демократии. От него приблизительно этого и ожидали. Но когда преподаватель Свято-Сергиевского Богословского института Георгий Федотов, определявший «новоградскую» линию, открыто вступился за испанских республиканцев, в эмигрантской среде это вызвало настоящий скандал. Более того, Георгий Петрович опубликовал ряд статей, за которые правление Богословского института выразило ему резкое порицание: по мнению правления, они вызывали «смущение и соблазн» у читателей. Дело было в том, что публицистические выступления Федотова были восприняты монархическими кругами русской эмиграции как про-большевистские, на автора обрушилась волна критики, подчас грубой, и правление института предпочло размежеваться с Федотовым, чтобы не быть втянутым в полемику. Федотов, тяжело переживавший сложившуюся ситуацию, подал в отставку. На его сторону безоговорочно встал Бердяев, выступив с громкой статьей в «Пути» в поддержку Федотова. Он доказывал в своей статье, что многие богословы не стоят в стороне от политики, но их за это не осуждают, — потому что они не стоят в стороне от правойполитики. Проблема была в том, что статьи Федотова расценили как «левые». «Г. П. Федотов — христианский демократ и гуманист, защитник свободы человека. Он терпеть не может коммунизма. Он также несомненный русский патриот, что более достойно, чем быть "национально мыслящим". Он совсем не держится крайних взглядов. Оказывается, что защита христианской демократии и свободы человека недопустима для профессора Богословского института. Православный профессор должен даже быть защитником Франко, который предал свое отечество иностранцам и утопил народ свой в крови», — с возмущением писал Бердяев.

Статья Бердяева в «Пути» была встречена неоднозначно даже людьми, заподозрить которых в симпатии к франкизму было трудно. Например, профессор Богословского института Василий Зеньковский написал Бердяеву в письме, что после его статьи не может оставаться сотрудником «Пути». Бердяев, ощущая себя борцом за правое дело, возражений не слышал. Лидия Юдифовна писала в дневнике об этих днях и о «федотовском деле»: «Нив возбужденном и боевом настроении» [395]. Бердяевский дом стал чем-то вроде штаба, где собирались сочувствующие позиции Федотова люди — Бунаков-Фондаминский, Мочульский, мать Мария, Пьянов. Сам Федотов в это время находился в Лондоне, но прислал теплое письмо Николаю Александровичу с искренней благодарностью за поддержку.

Позиция Федотова была близка Бердяеву, недаром в правых эмигрантских кругах его прозвище «розовый профессор» оказалось столь живучим. По воспоминаниям Бердяева, еще при его высылке один из видных представителей советской коммунистической элиты сказал ему: «В Кремле надеются, что, попав в Западную Европу, вы поймете, на чьей стороне правда». Позднее Бердяев с долей иронии говорил об этом напутствии, так как он всегда понимал «неправду капиталистического мира», для этого ему не нужно было быть высланным. Но после переезда на Запад это ощущение ограниченности и неправды буржуазного общества стало у Бердяева даже острее: «Яв эмоциональной подпочве вернулся к социальным взглядам своей молодости, но на новых духовных основаниях. И произошло это вследствие двойной реакции — реакции против окружающего буржуазно-капиталистического мира и реакции против настроений русской эмиграции» [396]. Разумеется, Бердяев остался противником коммунистического тоталитаризма в России, но не менее резко он выступал против тоталитаризма в любой форме, против любого насилия над личностью, что и дало повод некоторым кругам эмиграции причислить его (и Федотова) к «коммюнизанам».

Развернувшуюся полемику прервала война.

Часть пятая. Последние годы

Глава семнадцатая. Война

1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война. Заручившись нейтралитетом Советского Союза (в августе 1939 года был подписан германо-советский пакт о ненападении [397]), Германия начала войну вторжением в Польшу. Уже через два дня в ответ Великобритания и Франция объявили войну Германии. Но война была «странной»: хотя англичане и французы обладали в тот момент превосходством в силах, практически никаких военных действий против Германии они не вели. 17 сентября Советский Союз тоже ввел свои войска в Польшу. Польская армия была разбита, а Польша поделена между нацистской Германией и СССР.

Бердяев много размышлял о начавшейся войне. В начале ее он надеялся, что Англия и Франция смогут остановить Гитлера, и беспокоился в своих письмах о том, чтобы разгром германского фашизма был окончательным, — чтобы «через полгода не было новой войны». Крайне болезненно он переживал и «низкую роль Советской России», — Николай Александрович всегда ощущал себя русским человеком, потому вступление СССР в сговор с Гитлером воспринимал почти как личное бесчестье. Это чувство усугубилось с началом «зимней войны» — Советский Союз напал на Финляндию. Впрочем, Бердяев довольно проницательно видел те противоречия, которые неизбежно возникнут между Германией и СССР. Ирине Павловне Романовой он писал: «В войне виновно советское правительство. Но для Германии Советы создали огромные затруднения. Это может быть благоприятно для Франции и Англии. Но даже когда коммунисты делают что-нибудь, что может иметь положительное значение, они делают это в морально безобразной форме» [398]. Сами Бердяевы решили остаться в Кламаре «до крайней возможности», — Бердяев, как всегда, писал книгу. На этот раз он начал работать над собственной философской автобиографией.