В слюне вампиров, как и у пиявок, — особый фермент, который не дает крови свертываться, и какое-то еще, по-видимому, обезболивающее, анестезирующее вещество.

В Америке (от Мексики до Уругвая) — три вида вампиров. У всех морды бульдожьи, курносые, зубы очень острые, способные быстро наносить деликатные порезы (глубиной в 1–5 миллиметров), а желудки, как у пиявки или комара, — длинные, кишковидные, растяжимые, весьма пригодные для обильного наполнения жидкостью.

Вампир жаден и прожорлив: не улетит, пока не насосется (обычно за полчаса) крови так, что брюхо его шаром распухнет, так, что едва двигаться может (один вампир в неволе за 20 минут вылакал полную миску крови!). С трудом поднимают его крылья, и летит он куда-нибудь в дыру в скале, в пещеру, реже — в дупло или под крышу, и, забившись туда, висит, дремлет несколько дней в одиночестве или в сообществе с тысячью таких, как он, или других летучих мышей. Пока свою жуткую пищу не переварит и голод снова не выгонит его пиратствовать.

Сами по себе раны, причиненные вампирами, не опасны. Опасны порой кровотечения: они длятся по восемь часов после укусов и нередко обильны. Люди от потери крови после нападения вампиров не умирают, но щенки в индейских деревнях местами погибают почти все. Взрослые собаки редко страдают от вампиров, так как тонкий слух помогает им вовремя услышать ультразвуковой «шепот» атакующего кровососа. Скот же домашний, мулы, лошади, коровы, из ночи в ночь, питая вампиров своей кровью, худеет, беспокоится, мечется по пастбищам, плохо ест и гибнет. Мухи заражают личинками кровоточащие раны, резвые на расправу в тропиках всевозможные бактерии не отстают от них. Где вампиров много, скотоводство под угрозой, а местами и вообще из-за них невозможно. Ведь вампиры не только изнуряют животных переливанием крови (в себя!), но и заражают бешенством.

…«А-хю, а-хю… кхо-кхо-кхо!..» — хриплый кашель или кашляющий лай, потом ужасный рев и в конце «потрясающий землю стон, затем ворчание, подобное громовому стаккато». Жуткие крики, внезапно из лесной глуши вырываясь, гремят громоподобными раскатами над темной чащей. «Это самые ужасные и потрясающие звуки, услышав которые трудно сохранить душевный покой». И так еще про них пишут: «Львиный рев, волчий вой, даже вопль сирены — просто шепот по сравнению с достижениями больших бородатых вокалистов южноамериканских лесов».

Не очень, впрочем, велик этот «большой» вокалист — обезьяна ревун: рост — до метра, вес — 8 килограммов в лучшем случае. Но крик ее громогласнее, чем львиный рев: в гуще леса за две версты он хорошо слышится, а на открытом месте — за пять километров!

«Запевает» вожак стаи, затем — другие самцы. Вдруг все обезьяны разом исторгают такие вопли, что, и заткнув уши, рискуешь оглохнуть. Ближайшая территориально стая вторит немедленно соседям, и дикий концерт звучит порой часами.

Что заставляет их кричать среди ночи? Страх перед вампирами или «глубокое чувство одиночества, которое пугает обезьян, лишь только мрак сомкнётся вокруг»? (И то и другое, впрочем, несерьезно.)

Ревунам от природы положено ночами спать, как и всем обезьянам — американским и «старосветским». Всем, кроме одной — дурукули! Она единственная в мире, которая уподобила свой образ жизни совиному: спит днем, притаясь в листве. А в сумерках и ночами, лишь «мрак сомкнётся вокруг», с ветки на ветку по темному лесу рыщет, мелким разбоем кормится, терроризируя лягушек, ящериц, пауков, насекомых и сонных птиц.

Ее большие круглые глаза видят во тьме превосходно, и так она ловка в ночных набегах, что, сорвавшись с ветки, хватает в акробатическом прыжке летящего невдалеке жука или бабочку.

Ночами, особенно в часы, близкие к рассвету, соло и хоровые вопли ночных обезьян будоражат джунгли Амазонки и Ориноко. В их разноголосых криках слышится и собачий лай, и кошачье мяуканье, и даже рев ягуара, иногда — тихое, мелодичное щебетанье и чириканье. Обезьянка невелика, с небольшую кошку, а кричит пронзительно и громко. У нее, как у лягушки, есть резонаторы, усиливающие крик, — растяжимый мешок на горле и расширенная трахея. А губы, когда кричит, складывает она рупором.

Обезьяны и полуобезьяны, именуемые также лемурами, словно поделили между собой времена суток: первые ночью спят, днем кормятся, резвятся — словом, бодрствуют, активны, как говорят; вторые, наоборот, деятельны по ночам. В Америке лемуры не живут, а только — в тропиках Старого Света.

Оставив других, не упомянутых здесь, недремлющих по ночам обитателей американских лесов (их еще немало), отправимся в страны, известные людям до Колумба.

Возможно, первым там, в джунглях Индокитая, Индонезии или Филиппин, повстречаем бинтуронга, тем более что рассказать о нем давно обещано.

Самого увидеть его нелегко (бинтуронг — ночной зверь), но громкие крики бинтуронгов пугают редких в джунглях ночных путников. Бинтуронги путешествуют по ветвям не спеша, будто даже лениво, без суматохи ищут надежную опору, чтобы без прыжка перелезть на ближайший сук. Хватают его лапами и хвостом. У бинтуронгов хвост цепкий, как у кинкажу. Даже мартышкам и другим обезьянам Африки и Азии природа таких нужных жителям ветвей хвостов не дала: только лишь некоторых американских обезьян ими одарила. Там, в Южной Америке, счастливых обладателей цепких хвостов («пятой руки») много: кроме обезьян, опоссумы, сумчатые крысы, два муравьеда (средний и малый), восемь видов древесных дикобразов из рода коэнду и один хищный зверек, нам уже известный енот кинкажу.

Бинтуронг — тоже хищник (из семейства виверр, в котором и знаменитые мангусты), но только очень уж нехищный он хищник: в основном вегетарианец; впрочем, при случае поймать и съесть мелкого зверька или птицу бинтуронг не откажется. А зверек среди всей азиатской своей виверровой родни самый крупный — с хвостом метра полтора в длину. Шерсть у него темно-серая, лохматая, а уши с кисточками. Больше на медвежонка похож, чем на мангусту…

Но где же, однако, лемуры, ради которых мы из Нового в Старый Свет перебазировались? Почти все на Мадагаскаре! Кое-кто, впрочем, живет и в Азии, на родине бинтуронгов… Тонкий лори. Лемур круглоухий, большеглазый, почти бесхвостый, на длинных «паучьих» ногах… Медлительный. Лениво, осторожно, последовательно лапу за лапой, передвигает по сукам и, пока не укрепит одну, прочно обхватив сук, вторую не отпустит. Он не прыгает, как другие лемуры. Никогда! И очень редко гуляет по земле, а лишь по деревьям и не низко. А если ухватится за что, так оторвать этого цепколапого крошку (в нем и весу-то меньше фунта!) даже и человеку нелегко.

У него глаза совиные, круглые — невольную дрожь нагоняют на человека. Ночью видит лори этими глазами, надо полагать, не хуже совы. Ведь ночь для него полна жизненных приключений. Днем спит он в ветвях, изогнув спину дугой и спрятав голову меж бедер, и тогда неприметен совсем — комок мха.

Проснувшись на закате, первым делом чистится, долго, тщательно выскребает и причесывает шерсть нижними резцами и особым гребнем-когтем на задней ноге. И вот пополз — отправился на охоту за насекомыми, лягушками, мелкими птахами. Наверное, ест и листья, цветы, фрукты.

Подбирается к добыче, которую высмотрели глаза-плошки, медленно, как хамелеон, словно струясь по сукам. Но не стреляет, как тот, языком, а в молниеносном броске хватает обеими руками и быстрыми укусами в голову убивает. Осторожен. Никогда не схватит такого, в чем не уверен, что вреда нет и одолеть ему по силам.

Всякая новизна, необычность, в которую вдруг попадает, шум и яркий свет, даже солнечный, пугают его, нервируют до паники.

Самцы и самки тонких лори живут в одиночестве. А когда встречаются, то быстро расстаются.

Иное дело толстые лори: живут в верном супружестве, парами, а когда у них малыши родятся и подрастут, отцы, разделяя «тягловое» бремя матерей, носят их на своих животах.