Прислуга покинула дом еще вчера, если не считать человека, время от времени исполняющего для меня кое-какую работу в оранжереях. Он вернется на следующей неделе после небольшого отпуска. Раз в неделю приходит его жена, чтобы убрать в доме. Готовить я могу отлично и сам — с помощью ножа для открывания консервов. Это привычное положение дел, когда уезжает Фрэнсис, и никто не заметит ничего необычного. Примерно через неделю я заявлю, что не получил ни весточки от Фрэнсис, и пусть себе полиция разыскивает ее где-нибудь на дне пролива Па-де-Кале. Не думаю, что кто-нибудь сможет доказать, что Фрэнсис так никогда и не доехала до Дувра. Ни один кондуктор, работающий на поездах Южной железной дороги, не сможет поклясться в том, что не видел ее.

Отъезжая, я постарался, чтобы двигатель моей машины издал такой шум, чтобы все деревенские сплетники, лежа в постелях, сказали: «Ага, Трезбонд и его жена едут в Лондон», — и затем продолжали храпеть, черт бы их всех побрал.

Когда я добрался до дома Арманда, находившегося на Оукли-стрит, Челси, случилось неприятное происшествие, предупредившее меня о том, что нужно следить за своими нервами. Я собирался позвонить, когда на дверце красного почтового ящика — а он был свежевыкрашен, и на нем не было ни пятнышка — увидел две тусклые овальные тени. Постепенно они сгущались, и казалось, будто их отбрасывает свет какого-то волшебного фонаря. В момент, когда они стали наиболее отчетливыми, они показались мне похожими на широко открытые глаза моей жены, когда она была уже мертва. Примерно через пятнадцать секунд они исчезли. Галлюцинация, конечно.

Арманд, судя по его виду, вовсе не жаждал передать мне семечко даже тогда, когда я показал ему пятьдесят фунтов в купюрах. Я спросил, почему он сомневается. Его лицо вытянулось, и он пожал плечами.

— Дело в том, — сказал он, — что семечко, которое я продал другому человеку… Оно проросло.

— Вполне естественно, что оно проросло, — ответил я, — было бы странно, если бы это было не так.

— Да, но как оно проросло. Оно заняло целую оранжерею, но даже этого оказалось для него мало. Оно разбило стекло и вырвалось наружу. Его попытались обрезать, но от этого оно росло еще быстрее. Тогда решили его выкопать, но корни, казалось, протянулись до центра земли. В конце концов, они уничтожили его серной кислотой. Обыкновенные средства на него просто не действовали.

— Но зачем же было убивать его? — спросил я.

Он немного побледнел. Я отнесся к его страхам с пренебрежением и продолжал настаивать на том, чтобы он продал мне семечко. Он достал его из сейфа и вернулся к камину. Некоторое время он смотрел на семечко, и это меня раздражало. Потом он покачал головой и протянул руку, чтобы бросить его в огонь. Я выругался и рванулся вперед, чтобы остановить его.

И в это мгновение произошла странная вещь. (Я должен следить за собой). Неизвестно откуда материализовалась рука, маленькая, пухлая женская рука. Под ногтями она имела тот самый коричневатый оттенок, который приобретает человеческая плоть через несколько часов после смерти. Она отвела руку Арманда от огня, направила ее к моей и заставила его разжать пальцы, чтобы семечко упало мне в ладонь. После этого странная рука исчезла.

— Хотел бы я знать, что заставило меня отдать его вам, ведь я был намерен его сжечь, — сказал он.

Я дал ему деньги и встал, чтобы уйти. По правде говоря, я чувствовал себя не очень уверенно. Перед уходом Арманд спросил у меня:

— Вы не разрешаете детям — ну, например, соседским — играть возле вашего дома?

— Нет, — ответил я.

— И не разрешайте, — предупредил он, — у вас, кажется, есть две собаки, не так ли?

— Да. Это мои единственные друзья.

Он сочувствующе кивнул, зная, как мало жена и я значим друг для друга.

— Держите своих собак подальше от этого, — сказал он, предостерегающе указывая пальцем на карман, в который я положил семечко лианы.

13 октября, 3 часа ночи.

Не могу спать. Надеюсь, что нервы больше не будут беспокоить меня. Вечером, записав в дневник события прошедшего дня, я лег в постель и, устав за день, сразу же заснул. Проснулся я от ощущения, будто кровать содрогается от конвульсий. Возле меня что-то беспокойно металось и извивалось, похожее на корчащееся от боли тело, и все это сопровождалось звуками, как будто кто-то задыхался. Я включил свет. Было ровно полвторого. Постель была разбросана в разные стороны — конечно же результат моего собственного беспокойства. Иного объяснения просто быть не могло. Я попытался снова заснуть, но сон не приходил, каждое мгновение меня прошибал холодный пот и нападали приступы дрожи. В конце концов, мне пришлось встать, и вот сейчас я пишу этот дневник, чтобы заняться хоть чем-то. Облегчение придет с рассветом, и я смогу приняться за работу. Я собираюсь посадить растение в самой большой оранжерее, чтобы у него было достаточно места для роста. Это как раз там, где зарыта моя жена, — но мне нужно забыть обо всем этом. Как жаль, что я не спросил Арманда, какой вид почвы преобладал там, где он обнаружил лиану, но мне, без сомнения, поможет исследование геологии Южной Америки. У меня в кабинете имеется книга на эту тему.

14 октября, 4.45 утра.

Вот уже три часа я расхаживаю по комнате, потягивая бренди, чтобы остановить эту ненавистную дрожь. Конечно, все дело в нервах. Вчера вечером я не брался за дневник, полагая, что мысли, которые возникнут у меня, когда я буду писать, смогут вызвать у меня волнение, и я не смогу заснуть.

И все равно ничего не изменилось. Хорошо спал я лишь до полвторого. Потом началось то же, что и прошлой ночью: те же конвульсии и то же удушье; правда, у меня появилось ощущение тела рядом с собой. Оно не имело приятной теплоты, свойственной живому телу, было холодным и испускало слегка неприятный запах. Когда я зажег свет, поблизости ничего, конечно же, не было.

Семечко я посадил, как и планировал, вчера вечером. Когда я занимался этим, нервы сыграли со мной еще одну злую шутку: я ясно услышал тихий женский смех, кольнувший мне голову, будто холодной иголкой. Как хотел бы я сбросить с себя это предчувствие чего-то ужасного, которое овладело мной и тяжелым грузом давило на сердце.

18 октября.

Бесполезно ложиться спать. Я сижу и читаю, чтобы отвлечься от мыслей о… обо всем этом, и подремываю, когда могу, сидя на стуле. Я нахожусь в состоянии отрешенности и полусна, из-за того, что уже долго не сплю, и малейший шум доводит мои обнаженные нервы до белого каления. Не могу понять, что происходит с собаками. Они беспрерывно скулят, отказываются принимать у меня пищу, худеют, а глаза их приобретают дикое выражение. Они больше не приносят мне успокоения. Иногда кажется, что они взбесились, когда начинают хватать что-то невидимое в воздухе.

Я хочу одиночества. Мысль о том, что я увижу кого-нибудь, вызывает у меня содрогание, а сердце начинает бешено колотиться. Я знаю, это глупо, но меня страшит возвращение рабочего и его надоедливой жены, поэтому я им написал, что их отпуск продляется, и приложил к письму чек на порядочную сумму, чтобы они не испытывали финансовых затруднений.

19 октября, 11 часов вечера.

Спасибо небу за то, что оно послало мне интересную информацию для размышления. Сегодня утром семечко взошло и над землей появился росток. Я не ожидал, что лиана будет расти так быстро. Она немного красновато-зеленого цвета, как стебель свекловицы.

От недостатка сна я становлюсь все глупее. Утром я опрокинул горшок с очень ценным кактусом и наступил на него. К тому же весь день я ходил с ощущением какой-то боли в ногах, постоянно спрашивая себя, что такое могло с ними произойти. И только вечером, когда я снял ботинки, обнаружил, что надел их не на ту ногу. Кажется, будто надо всем здесь сгущается какая-то тьма. Боюсь, что собаки умрут. Сегодня я лягу спать. Я обязательно должен немного поспать, и плевать на все, что бы ни случилось.