Видит Бог, он добродетельным не был. Хотя и не был грубым и примитивным, как другие мужчины - с серьгами в ушах, мчащиеся по шоссе. Он ни разу не убил человека и не изнасиловал женщины.

Сейчас он жалел об этом.

Он не мог ступать на раненую ногу.

Шеренга кукол с платформы прибытия двигалась ему навстречу.

Он, подпрыгивая, отступал на одной ноге. За все эти годы на дороге, в сотнях стычек из-за женщин в своих лагерях, его ни разу не коснулся нож. Он, всегда был слишком быстрым, слишком умным, слишком самоуверенным. А теперь один из этих гномов вонзил в него нож. Паника и страх парализовали его. Куда делась его всегдашняя сообразительность? Он знал, что, если не вернет самообладания, они его победят. И тем не менее не мог совладать с тем ужасом, который пронизывал его, словно электрический ток. Не боль была тому причиной. И не размеры кукол, и не их жестокость. Нет, ужас вызывал безумный блеск в их глазах, вялое и чувственное выражение их лиц, словно бы они радовались тому, что причиняют боль, больше, чем чему бы то ни было на свете.

- Вперед! - воскликнула красивая златокудрая куколка, размахивая в воздухе своим ножом так, словно это было знамя.

Куклы бросились к нему со всех сторон, вопя от восторга, толкаясь и работая локтями, чтобы добраться до него раньше других. Он быстро сделал шаг назад. Он вспомнил о выходе на полосу прибытия - но слишком поздно.

Наконец он потерял равновесие и упал. Ножи вонзились в его руки, кромсая их.

Он упал, и мощная струя воздуха прижала его к земле. Его руки кровоточили. Боль была сильнее, чем он мог вынести, хотя он помнил о том, что не должен потерять сознание.

Затем фургон начал опускаться.

Лезвия винтов все приближались, яростный ветер стал еще более неистовым. Через вращающиеся лопасти он мог разглядеть приспособления, которые опустили под фургоном защитный, щит. Он мог видеть шов, который варил в прошлом году, когда щит помялся, и ту лопасть, которая сорвала его и отбросила в сторону. Он мог видеть отсюда даже пятна смазки.

А затем лопасти оказались прямо над ним, разрубая со свистом воздух, потом они опустились ниже, и после этого он уже ничего не видел.

- Разве это не было чудесно? - спросила Висса. Ее голос был мягким и мечтательным, словно она все еще не очнулась от гипнотического восторга.

- Да, любовь моя, - отвечала Белина.

- Ты видела, как он пытался отползти от фургона, когда тот начал опускаться?

- Да.

- Он смотрел на меня, Белина, словно хотел, чтобы я пришла ему на помощь. Он смотрел на меня, умоляя о чем-то. Он что-то говорил, но я не могла расслышать, что именно.

Белина поцеловала ее.

- Будет ли Себастьян так же хорош?

- Еще лучше!

Висса нетерпеливо поморщилась:

- Скоро?

- Завтра вечером.

- Но почему не сегодня? Не сейчас?

- Мы не должны покончить с ним так быстро. Мы еще не насладились этим убийством. Пусть утихнет радость, потом - придет очередь Себастьяна. Не следует желать всего сразу. После Себастьяна у нас уже никого не будет. Некоторое время.

- Ты такая хорошенькая, когда в крови, - сказала Висса.

Белина ласкала ее грудь, и живот, и бедра. Повсюду вокруг была кровь. Она раскрасила себя ею.

- Ты - еще лучше, - ответила она Виссе. Висса посмотрела на кровавое желе, покрывающее ее тело.

- Завтра вечером, - сказала она. - Правда?

- Правда.

Последняя и первая ночь В свои поздних писаниях, которые звучат все более воинственно, Святой Рогю Эклезиан утверждает, что не кто иной, как Бог несет ответственность за все жестокости, совершаемые человеком. Он говорит: “И хотя вселение душ в тела человеческие есть процесс автоматический, он время от времени требует внимания от Божества. Когда новый Бог принимает трон своего Отца, Он зачастую пренебрегает этой обязанностью. В результате устройства, дающие людям души, ломаются и в каждом следующем поколении производят на свет бездушных людей. Эти создания не испытывают сомнений и не имеют морали. Они становятся наказанием для громадной массы человечества, которая является хорошей и честной. Они воруют и убивают, мошенничают и лгут, насилуют и истязают. Бог даже не представляет себе, какой раздор сеет Он среди нас благодаря своей небрежности, невниманию к сотворенному. Если бы он соответствующим образом наблюдал за своими делами, все мы жили бы в мире и добром товариществе, поскольку мы - нормальные честные люди. Не достаточная ли это причина для того, чтобы даже вскормленные медом, пресыщенные и самодовольные религиозные мужи встали и вышли на бой? Если даже эта причина не в состоянии пробудить вас от ужасной летаргии восприятия, в которой пребывает средний класс, тогда человек должен отказаться от всякой надежды на то, чтобы каким-то образом повлиять на свою собственную судьбу. Если это не побуждает вас к восстанию, если это учение, как и прочие мои учения, не приводит ни к чему, тогда жизнь моя - пуста, а слова мои - не больше чем эхо, которое отражается от стен каньона, ради вашего развлечения. Черт побери, вставайте! Двигайтесь!"

Эклезиан был мудрецом, каковым считали его и современники. Его учение осталось жить в веках. Так же, как и его предсказания, даже если мы не можем заранее предсказать, как и где они воплотятся в жизнь...

Она провела весь день в шахте воздухоочистительной системы, в пахнущей пылью полутьме и прохладе.

Она была одна, потому что хотела этого. Другие же никогда не выходили из ее воли.

Время от времени до нее долетали обрывки смеха, который доносился из лабиринта труб и переходов, но она тут же о нем забывала. Она большей частью пребывала в трансе, уносясь сознанием к отдаленным мирам и иным эпохам, благодаря богатым видениям, даруемым холистианской жемчужиной.

Некоторое время она была увлечена приключениями Пертоса Гедельхауссера. Но все это было чересчур близким и понятным. Жемчуг словно почувствовал ее недовольство и перенес свои видения дальше - в бархатную тьму космоса, к иным разумным расам, в другие миры.

Видения действовали на нее не так, как на большинство людей. Они не вдохновляли ее. Она не замечала предметов и взаимоотношений. Она не испытывала сочувствия к существам, представшим в этих сновидениях. Она не разделяла с ними ни радостей, ни горестей - все это ее ничуть не заботило. Она просто наблюдала яркие вспышки света и смену событий так, как собака может некоторое время смотреть телевизионную программу - получая удовольствие и приходя в восторг от каждого движения, но оставаться совершенно равнодушной к их цели или назначению. И тем не менее это было так приятно...

Утро последнего дня началось для Себастьяна как обычно. Он проснулся, не вполне понимая, где находится. Сел на краю кровати, потирая руками голову, пытаясь определить время и место своего пребывания. Постепенно он начинал понимать, где он и что с ним. Дальше события развивались обычным порядком. Сначала требовалось принять акустический душ, вслед за которым должен был идти завтрак, состоящий из хлеба и яиц, который он брал в автоматическом ресторане, находившемся в квартале от его дома. Все это прошло гладко, оставив его освеженным и взбодрившимся. Его голод был утолен, и теперь настало время для любопытства. Вплоть до ленча Себастьян волен был бродить где угодно.

Он тщательно избегал мест, в которых иной раз встречал странных кукол. Если они готовят ему сюрприз, он не станет портить им удовольствие. Битти Белина разозлится, если он раскроет их секрет. А он не мог выносить ее гнева, потому что хотел нравиться ей так же сильно, как нравилась ему она.

В полдень, когда он вернулся домой перекусить, он не нашел в доме кукол. Не обнаружил их ни в холле, ни в других местах. Он сбегал в ресторан, где они обычно питались, но и там никого не было. Это было что-то новенькое. Огорченный, Себастьян поел в одиночестве в итальянском автоматическом ресторане.

К обеду он все еще не мог найти ни одной куклы и начал беспокоиться. А вдруг с ними что-то случилось и он остался один, навеки? Один в этом громадном городе с его движущимися ступеньками и тихонько урчащими ремонтными роботами?