— Даю цент за твои мысли.

Надя улыбнулась.

— Неужели они так дешево стоят?

— Это зависит от того, о чем ты думаешь. — Он небрежно засунул монету в карман.

— Я думаю о тебе, — ответила она, тронув пальцами его губы. Под солнечными лучами она разомлела. Казалось, еще чуть-чуть, и она растает.

— Угу, — произнес он, вынимая другую монету. — Тогда эта перекрывает значение первой. Так?

Она подбросила серебряный дайм и прижала его к щеке.

— Вот эта будет получше. — Она закрыла глаза и задумалась. — Я все гадаю, почему тебя женщины до сих пор не защипали?

— До сих пор не защипали?

— Ну, конечно. Привели бы тебя к алтарю, подарили двух-трех малышей, завели бы собаку и заставили тебя оплачивать их счета дантистам.

— Знаешь, Надя, есть выражение «уцепиться за кого-либо», а не «защипать».

Он сорвал травинку и покрутил ее в пальцах.

— Ты что же, веришь, что меня ждет богатый улов?

— Большой улов сулит постепенность. Ты будешь грандиозным мужем. И вообще, почему ты не женишься?

Он посмотрел на Надю. Вид у нее был сонный.

— Порядочная женщина никогда не уцепится за меня.

— Хм. — Она чуть кивнула, не открывая глаз, и пробормотала: — Может быть, она должна вместо этого защипать тебя.

Оуэн хмыкнул. Сейчас они обсуждали тему, которая безмерно волновала весь Кроу Хед. Однако Надя заснула. Разве ее не трогало, что он был самым завидным холостяком во всей западной части штата? Проклятье, по его сведениям, это беспокоило и другую половину штата, а тут объявилась женщина, выражавшая к создавшемуся положению явное равнодушие.

Он придвинулся ближе к Наде и нежно погладил ее локон, упавший на лицо. Потом прикоснулся к уху. Она выглядела как ангел — нежная и невинная. Длинные темные ресницы почти касались щек, а на полуоткрытых губах, казалось, задремала легкая улыбка.

Растянувшись рядом с Надей на одеяле, он следил за солнечными зайчиками, игравшими на ее лице. Оуэн подумал: а как он будет чувствовать себя, просыпаясь рядом с этой женщиной из месяца в месяц, из года в год?

5

Надя вздохнула и потерла лицо. Что-то нарушило ее сон. Когда жужжащее насекомое снова село на нос, она выпятила нижнюю губу, сделала сильный выдох и широко открыла глаза. Темно-карие, под цвет шоколада глаза уставились на нее. Это были глаза Оуэна. Надя могла узнать их где угодно.

Она прищурилась: солнце уже проделало половину своего пути.

— О Боже! Почему ты не разбудил меня?! — Она быстро встала и посмотрела на человека, который продолжал лежать на одеяле.

— Ты помнишь, что говорила во сне?

— Конечно нет! — Она пригладила волосы и поправила блузку. — А разве я что-то говорила?

— Хм. — Он пощекотал ее травинкой. Оуэн выглядел так, словно узнал какой-то секрет. Надя не могла догадаться, что он имел в виду.

— Так и не понял большинство твоих слов, — сказал он.

— Неужели я что-то бормотала? — Она старалась вспомнить, что ей снилось.

Перед тем как посмотреть на Надю, он покусал травинку.

— Нет, ты не бормотала. — Ироническая улыбка тронула его губы. — Ты что-то отчетливо произносила на незнакомом языке.

— По-русски?

Он отрицательно покачал головой.

— Или на немецком?

— Нет.

— На польском? Чешском? Или словацком?

Оуэн вопросительно взирал на нее.

— На скольких языках ты можешь говорить?

— Бегло? — Она подняла глаза к небу. — Я клюю бегло на всех этих языках.

— Что ты делаешь?

Он хихикнул и чуть пошевелился. Надя еле расслышала его слова.

— Так не выражаются. Нужно хотя бы сказать: я болтаю.

От его замечания она нахмурилась. Для нее английский был одним из самых трудных языков, однако до сих пор она не сомневалась, что правильно изъясняется на нем.

— Вместе с английским я говорю на восьми языках.

Оуэн присвистнул.

— Ого, в каком университете ты училась?

Сам он целых четыре года зубрил испанский и тем не мене здорово подзабыл его. В Кроу Хеде не очень-то им пользовались.

— Мне не пришлось заниматься в университетах, — смутилась Надя, увидев восторженный взгляд Оуэна. — Я только прошла проверочные испытания два года назад в Нью-Йорке, а времени на учебу в колледже так и не нашла.

— Тогда откуда ты знаешь столько языков? — удивился Оуэн.

— Когда живешь в России, тебе просто необходимо знать русский.

— Ты жила в России? — Он еще ни разу не встречал человека из этой страны.

— Не только там. И в Польше, в Чехословакии, Венгрии, Австрии, Германии, Болгарии, Югославии — и это не все.

— Не все?

— Моей семье пришлось поездить. — Она пожала плечами. — Когда кто-нибудь спрашивает меня, где я росла, я отвечаю — в Европе. Это проще, чем перечислять названия разных государств.

— Но где же был твой дом?

— Мой дом — это мой табор. Табор и кибитка. Мы жили и переезжали в ней из страны в страну. — Она нагнулась и сорвала клевер. Этот день для нее не слишком удачный — у цветка было всего три листика. — Мы же цыгане — ромала, Оуэн, и очень отличаемся от обычной американской семьи.

— Что же заставило тебя покинуть Европу и перебраться в Америку?

— Там было так тревожно. — Она задумчиво посмотрела вдаль, на вершины гор, над которыми проплывали белые пушистые облака. — Я устала: всюду, куда бы мы ни приезжали, люди считали, что если ты не за них, то против них. А мы мечтали только об одном — чтобы нас оставили в покое.

Оуэн сел и придвинулся к Наде. О Боже! Что ей довелось испытать в лучшие годы — годы молодости. Он обнял ее за плечи и тихонько привлек к себе.

— Ну, теперь ты в безопасности.

Она покорно прижалась к нему и закрыла глаза, словно спасаясь от страшных видений прошлого. Двадцать три года, проведенных в Европе, почти четырехлетние страхи в Америке за оставшуюся вдали семью, были живы в ее памяти. Наде пришлось много вынести, чтобы перетащить всех родственников сюда. Они отказывались ехать до тех пор, пока не собрались все вместе. Целых четыре года Надю не покидала тревога — она не знала, в какой стране они находились. Редкие телефонные переговоры, новости, передаваемые по Си-эн-эн, журналистские репортажи из горячих точек мало что могли ей сообщить. В Европе было слишком много горячих точек за минувшие четыре года.

— Почему ты выбрала Америку, а не поехала, скажем, в Канаду или… или в Шотландию?

— Потому, что здесь можно чувствовать себя как дома. — Она посмотрела на него долгим взглядом. — Когда мне было восемь лет, я пошла в школу в Германии и прозанималась там шесть месяцев. Нас учила американка, которая была замужем за военным, служившим в этой стране. Она часто рассказывала интересные истории о Толедо в штате Огайо. Из них я поняла, что она безумно влюблена в Америку. — Надя усмехнулась. — Учительница настолько поразила мое воображение, что я стала постоянно думать о том, как бы попасть сюда.

Теплая рука Оуэна погладила Надину щеку. Он широко улыбнулся.

— Как здорово, — сказал он, — что эта училка была не из Парижа или Лондона.

Он не мог оторвать обжигающего взгляда от алых губ. Надя покраснела. Оба находились в опасной близости друг к другу. Чтобы избежать нежелательного для нее развития событий, она отодвинулась от мужчины и стала любоваться красивым пейзажем. Оуэн был прав: они не увидят тех, кто появился здесь на двух машинах.

— Так где же водопад, о котором ты говорил? — Она видела вдалеке только мостик через ручей — два ствола, переброшенных с берега на берег.

— Если хочешь забраться к нему, мы вернемся к машине.

Он покосился на ее смуглые точеные ноги. Ах, эти ноги! Лучше бы они находились меж его ног, чем топали по лесу.

— Что-то не понимаю, о чем ты. Что значит забраться?

— Мы должны подняться вон на ту гору, — сказал он, указывая рукой на восток.

Надя выглядела такой обиженной, что он засомневался, захочет ли она идти.

— Там, дружок, не гора, а холм.